И парадоксальным образом это бездействие лишь увеличивало его вес и силу. Многие годы он возглавлял санитарно-профилактический комитет магистрата, имел право выдать (или не выдать) лицензию любой мастерской, любому магазину, получал с этого огромные барыши и тихо, незаметно процветал.

Так продолжалось до приезда Риды. Только она разглядела в флегматичном мейнхеере Якобе истинного серого кардинала Аржента. И совратила его на некую авантюру, которую впоследствии стали называть Войной за Независимость.

Однако, будучи ключевой фигурой аржентского восстания мейнхеер Якоб не изменил сам себе, и ни разу не дал понять, какой властью на самом деле обладает.

— Пока ты не стоишь у кормила, — говорил он Риде, — можно в свое удовольствие размахивать руками и кричать: «Да я! Я тут же! Пустите меня, я наведу порядок!» И все будут тебя обожать. Но чуть только открылся путь наверх, надо тут же увильнуть и подсунуть на свое место другого. Кто высоко стоит, того хорошо видно. А людей, которые не делают ошибок, не бывает. В общем, горе победителям!»

И он поступал согласно собственным словам. Соизволил стать бургмейстером Аргенти-сити лишь на склоне лет, вежливо пропустив вперед всех желающих, и дождавшись, когда Аржент из сырьевого придатка превратится в сильное самостоятельное государство. И, процарствовав два года, ушел на покой, провожаемый слезами любезных подданных.

Рида, однако, не сомневалась, что он и сейчас знает лучше всех, что происходит в Арженте.

Когда из-за поворота вынырнул крошечный замок-игрушка, сердце Риды пропустило удар. Слишком много воспоминаний было связано с этими тонкими серыми башнями. Сюда она пробиралась вместе с Конрадом на второй день после приезда в Аржент. Отсюда же уходила три года назад, накануне своего побега на Землю. Риде казалось, что будь сейчас темно, она могла бы встретить свою тень на здешних дорогах и тропинках.

Баязид ждал гостью на террасе. Ему было уже за шестьдесят. Невысокого роста, сутулый, коренастый. И на это обезьянье тело природа посадила голову греческого мудреца, с классическим носом, широким лбом, сильно расставленными серыми глазами. (В магистрате Якоба тайком прозвали «утюгом».)

— Девочка, — он крепко пожал ридину руку, — я искал тебя полгода. Прими мои соболезнования. Как ты?

— Пережила, — ответила Рида. — Это лечится временем. Я справлюсь.

— Хочешь что-нибудь выпить? Может, пообедаешь со мной?

— Нет, спасибо. Я совсем ненадолго. Потом обязательно заеду еще раз, а сейчас, к сожалению, очень спешу.

— Землянин? — с улыбкой осведомился Баязид. — Как он? Не хуже, чем слухи о нем?

— Еще не поняла, — Рида присела в плетеное кресло и с удовольствием вытянула ноги.

Наконец-то она чувствовала, что вернулась домой. Якоб ничуть не изменился за три года.

— Землянин скрытничает, ехидничает исподтишка, но непохоже, чтобы у него было какое-то четкое задание. Либо он слишком хитер для меня, либо действительно решил быть туристом. Кстати, из-за него я и приехала. Скажи, не ты ли пригласил его на Дреймур?

Лицо Баязида тут же сделалось невинным-невинным, будто он был воришкой-карманником, а Рида полисменом.

— Я тебе отвечу. Только сначала ответь ты: ты намерена вернуться?

— В смысле? Я уже вернулась, если ты этого не заметил.

— Ты хочешь снова стать джокером?

— Нет.

— И я никоим образом не смогу тебя уговорить?

— Нет. Мне достаточно того, что ты за семь лет превратил меня из живого человека в символ. Я больше не хочу быть Дамой Надеждой Аржента.

— Почему?

Рида встала, отошла к белой каменной балюстраде и с улыбкой продекламировала:

— Я вступаю в этот печальный Танец, Танец Смерти,

И оставляю всякую радость на земле.

Это старые стихи из одной берлинской церкви, — пояснила она. — Я больше не решусь танцевать этот Танец. Я ушла, когда почувствовала, что на пределе. Либо я сверну себе шею в самом буквальном смысле, либо умрет моя душа. Я достаточно сделала как джокер. Особенно если учесть, что я вообще ничего не обязана была делать. Теперь я хочу быть человеком.

— Вот тебе и ответ, — Якоб смотрел на нее с ласковой усмешкой. — Мне нужен кто-то, кто заменит тебя. Юзеф не смог. Может, у него и были способности мастера иллюзий, но мыслил он слишком тривиально. А мне нужен человек, способный на неожиданные решения. Кроме всех меркантильных причин, такие люди приближают нас к Богу. К его неизреченности. Это единственный путь к Богу, который я могу понять. Ты была сердцем Аржента. Почему бы господину Граве не стать его мозгом?

— И я должна его в этом убедить?