– Что, страшно?

Олег, стуча каблуками по булыжнику, пошел на голос и сразу пропал.

– Ой, страшно! – взвизгивала Нонка.

Послышалась возня, потом сдавленный смех Нонки, хохот Эдуарда.

– Зачем эти башни? Кому они нужны? С чем их можно кушать? – с одесским акцентом закричал Миша.

Кянукук, облазивший ранее весь этот северный город и знавший здесь уже все, был удивлен, как это он миновал эту улицу, удивительную, волшебную улицу, память о которой должна сохраниться навсегда?

Из-за башни показалась луна, тихий ее свет лег на полосу булыжника. Все общество сбилось в кучу, потом образовался круг, по кругу пошла бутылка. Марио Чинечетти запел какую-то песню в ритме твиста. Все пустились в пляс. Таня и Нонка сбросили туфли. Кто-то притащил еще бутылку, потом третью.

– Нонка, полезешь со мной в эту башню? – спросил Миша и, не дожидаясь ответа, потащил девицу к стене.

– Идите, идите! – крикнула Таня. – Это очень хорошая башня.

– Стой! – крикнул Эдуард и одним прыжком настиг Мишу. – Ну-ка брось девчонку.

Нонка прижалась к стене и притихла. Она любила, когда из-за нее ссорились молодые люди.

Эдуард и Миша сбросили пиджаки. Миша ударил первым и отскочил. Эдуард сделал обманное движение и закатил Мише апперкот в живот. Тот согнулся. Тогда Эдуард дал ему хуком по голове. Миша кое-как выпрямился и яростно налетел на Эдуарда.

Они вошли в клинч, потом опять отскочили друг от друга. Бою их не было конца.

Марио продолжал петь, иногда прикладываясь к бутылке. Нонка тихо сидела на камушке. Олег и Таня забрались на стенку и стояли там, обнявшись.

«Черт с ними, пусть лупят друг друга», – подумал Кянукук, взял из рук Марио бутылку и хлебнул.

Никогда он не пил столько, сколько сегодня, но пьяным не был, а только становился каким-то злым, каким-то упорным – ему хотелось взять арбалет и стрелой снять Олега со стены, а Таня чтобы там осталась и стояла одна, чтобы за спиной у нее была луна и только.

«Ах ты, гад! – подумал он, глядя на удивительно красивый силуэт Олега. – Откуда ты взялся, красавец? Кто ты такой, чтобы Вальку Марвича бить? И еще стоять на стене с его женой! Подлец, проваливай с этой улицы! Проваливайте с этой улицы вы все!»

Эдуард и Миша, сцепившись, покатились по земле. Тут уже Эдуард был королем: ногой он зажал Мишино горло и взял его руку на болевой прием. Миша завизжал. Эдуард не отпускал его.

– Эй вы, психи, кончайте! – крикнул Олег, спрыгнул со стены и растащил дерущихся.

Миша плакал.

– Гадина, – стонал он. – Кто тебя просил переходить на кетч?

– Молчал бы лучше! – гаркнул Эдуард, подтягивая штаны.

– Ну и общество, – заметила со стены Таня. – Есть шампанское? – крикнула она.

– Надо съездить, – сказал Олег. – Междоусобицы отменяются.

Будем веселиться тихо, как дети. Надо съездить за шампанским, Эдик!

– Не поеду, – буркнул Эдуард. – Мало ли чего она захочет!

– Кто съездит, того поцелую, – распевала Таня на стене. – Поцелуй знаменитой артистки. Знойный поцелуй за бутылку шампанского. Серьезно, ребята, хочу шампанского!

– Я съезжу! – крикнул Кянукук и побежал к мотоциклу.

– Не смей! – перепугалась Таня и побежала по стене.

– Не смей, Витька, ты же не умеешь!

– Ах вот как, не умею? – шептал Кянукук, заводя мотор. – Не умею, говоришь? Ничего не умею, да?

Он завел мотор и медленно поехал по улице Лабораториум.

– Не нужны мне твои поцелуи! – крикнул он Тане. – Просто так съезжу, и все! Прокачусь! Кому нужны твои пошлые поцелуи?!

– Остановите его! – крикнула Таня.

Подбежал Олег.

– Кяну, дружище, ты в самом деле умеешь?

– Отстань ты! – крикнул Кянукук, прибавил газу и с грохотом вылетел на освещенную улицу. Оглянувшись, он заметил, что Олег, Миша, Эдуард и Марио изо всех сил бегут за ним.

– Фиг вам! – засмеялся он.

Купить шампанское в этот час можно было только за городом.

Надо было мчаться по шоссе в сторону яхт-клуба и, не доезжая до него, свернуть направо к аэропорту, где круглые сутки работал буфет.

Кянукук действительно разбирался в мотоциклах. В восьмом классе, лет, стало быть, десять назад, он посещал занятия в мотоклубе. Потом, правда, ездить не приходилось. Одно время собирал деньги на мотоцикл, мечтал о «Яве», но вскоре ухлопал все сбережения на радиодетали.