В Любиной комнате было прохладно, чистенько, видно, старшая сестра в отсутствии младшей решила основательно заняться уборкой. Это Николаю понравилось — порядок есть порядок, и он должен быть во всем.

Читать он не стал. А присел у стола на старый потертый стул и уставился в окно. С чего начать разговор, он так и не решил.

Валентина Петровна с подносом, на котором стояли чашки с чаем и печенье в вазочке, появилась минут через восемь и сразу засуетилась вокруг стола.

— Ну вот, сейчас мы и почаевничаем, сейчас, садитесь поудобнее.

Николай в немом восхищении развел руками — угощение было отменное: насчет всяческих печений и варений Валентина Петровна была большой мастерицей. Новикову даже расхотелось говорить о чем-то, захотелось просто посидеть, поблаженствовать над чаем и закусками.

— Давайте, выкладывайте, Николай, с чем пожаловали, ведь не ради же меня, старой погремушки, столько времени на лавочке просидели? Ну?

— Какая же вы старая, — протянул Николай, — молодая, — он разулыбался, — и очень-очень симпатичная женщина.

— Оставим комплименты, — прервала его хозяйка.

— Да, я пришел, конечно, из-за Любы. — Николай отставил чашку, — вы сами понимаете, что сейчас все должно решаться.

— Почему же именно сейчас?

— Время пришло, — коротко отрезал Новиков, — через два месяца я буду вольный стрелок. А там… я в первую очередь с вами поговорить хотел, а с Любой у нас все обговорено.

— Как же так? — Хозяйка брови приподняла от удивления. — Я только от нее, и… она, простите, про вас ни словечка мне. Что за тайны мадридского двора?!

Но Николая не так-то просто было сбить с толку.

— Вы ведь знаете, в каком Люба сейчас состоянии, — утвердительно сказал он, — у нее другое на уме. Но нам с вами надо смотреть вперед. Вы, как старшая сестра, должны понимать всю серьезность положения.

— А, кстати, почему вы к ней не зашли?

— Любе сейчас тяжело, ей не до посетителей. Но это пройдет. Надо быть готовыми.

— Нам с вами?

— Да, именно нам с вами.

— Я что-то или совсем из ума выжила, или просто ничего не понимаю, — Валентина Петровна тоже отставила чашку и с любопытством уставилась на Новикова.

Тот взгляда не отвел.

— Люба не может сейчас решать, — твердо сказал он, — поэтому делать это придется нам с вами. А потом вы поможете мне, вы подготовите ее к нашему совместному будущему, как к делу совершенно неизбежному.

— Вот те раз?! — Глаза у Валентины Петровны округлились. — Что-то мне вся эта история напоминает сватовство без невесты.

— Может быть, — сказал Николай, — прошу вас сначала выслушать меня, а потом уже названия для нашего разговора придумывать. Я хочу, чтобы мы были союзниками, понимаете? На благо Любе и всем нам. Но сейчас по порядку…

— Давайте, давайте, может вы в чем-то и правы, — Валентина Петровна налила еще чаю: и гостю, и себе.

— У Любы есть выбор: или я, или он, вы знаете, о ком я говорю.

— О Сергее Реброве, — резко, ставя все на свои места, сказала Валентина Петровна.

— Хорошо, — мягко, вкрадчиво проговорил Николай. — Так вот — что он из себя представляет, вы знаете: верхогляд, привыкший к легким победам, особенно среди женщин, человек крайне несерьезный, неуравновешенный, одним словом — на такого в жизни полагаться… я не знаю, это просто безрассудство какое-то. И вы все это знаете не хуже меня. Кроме того, ему еще служить восемнадцать месяцев.

Николай чувствовал, что его слова почему-то имеют совершенно обратное действие, но остановиться не мог — ведь он же прав! Прав, черт побери всех их, вместе с этой непрактичной, глуповатой бабой! Разве хоть слово лжи есть в его речах, даже не в речах, а в мыслях?! Почему же тогда все так получается, ну почему?! Нервы начинали сдавать.

— Теперь о себе. То, что я почти гражданский человек, я уже говорил. Своего добиваться я умею и в этой жизни в пешках ходить не буду. Мне нужна только небольшая ваша помощь!

Валентина Петровна поднялась над столом, брови ее сошлись к переносице:

— Нет, Николай, не знаю, как вас по батюшке, союзницей в этом деле я вам быть не смогу, уж простите.

Новиков был ошарашен, просто-таки потрясен. Такой концовки он совсем не ожидал. Возражать и оправдываться было бесполезно. Оставалось только одно — уйти.

По лестнице он спускался пошатываясь, все еще не веря услышанному. Ноги подгибались, рука судорожно искала перил. Дневной свет ослепил его, окончательно сбил с толку. Благо что старая знакомая лавочка была неподалеку.