Теперь, сидя в пустой комнате, Черецкий занимался самоуничижением: он клял себя за слабость, за то. что первым решил пойти на мировую, не выдержал характера.

Борьба с самим собой продолжалась бы до бесконечности, если б в комнату не зашел сержант Новиков. Черецкий вскочил вытянул руки по швам.

— Вольно, — сказал Новиков и, увидев смятое одеяло на койке, скривился: — Немедленно выровнять! Это еще что?!

Черецкий бросился исполнять команду, забыв про свои страдания. А что еще оставалось? Хорошо, что сержант не стал выяснять, кто валялся днем на постели, а то бы и наряд недолго схлопотать.

— Что в одиночестве сидим? Настроение? — поинтересовался Новиков, одновременно сдувая несуществующую пылинку с собственного плеча и разглаживая ладонями гимнастерку.

Сознаваться в своих слабостях Черецкий не умел, да и не желал.

— Надо ж и одному побыть иногда, товарищ сержант? Или запрещено уставами? — пробубнил он, глядя исподлобья.

— Нет, не запрещено в свободное время. Но лучше не стоит. — Сержант явно думал о чем-то своем и разговор продолжал по инерции. — Со всеми-то полегче, что ни говори! — Он как-то грустно улыбнулся и добавил: — На миру-то, говорят, и смерть красна… Ясен смысл?

— Да чего уж там непонятного! — кивнул Черецкий. Мы-то погодим еще пока, нам-то рановато, мы зелененькие еще.

Сержант с ним согласился:

— Это точно!

Он собрался было уходить, но, словно вспомнив что-то важное, застыл в дверном проеме вполоборота к Черецкому и сказал:

— Вы мне Реброва найдите, да не тяните — одна нога здесь, другая там. Я у себя буду, в сержантской.

И вышел.

Ребров сидел в бытовке, пришивал подворотничок к гимнастерке. На вошедшего он глянул косо, изнизу и тут же отвел глаза.

Черецкий решил вести себя как ни в чем не бывало.

— Серый, шлепай к бугру, зовут-с, — проговорил он тихо.

— А чего ему?

— Не доложился, — съязвил Черецкий, — знаешь, не удостоил как-то. Ты живей давай, пошевеливайся!

Сергей торопливо прометал последние стежки, натянул гимнастерку. Понукание задело его за живое: сам того не желая, он резко пихнул Черецкого в грудь, освобождая себе проход. Тот качнулся в сторону, извернулся, но успел цепко ухватить Сергея за локоть левой рукой. Правая, сжатая в кулак, взлетела вверх. На позеленевшем лице снова чтото резко задергалось, искажая его неприятной и страшной гримасой.

— Ну?! — Сергей не сделал попытки высвободить локотб. Не смотрел он и на занесенный над ним, совсем близко от глаз маячивший кулак с синеватыми острыми костяшками. Он уже успел внутренне собраться, ждал.

Черецкий обмяк как-то сразу, отвернулся, запихав дрожащие руки в карманы, лишь пробурчал через плечо с хрипотцой:

— Ничего, успеется.

Сергей не стал выжидать. Застегивался он уже на ходу, машинально потирая локоть.

Новиков сидел в сержантской один, листал записную книжку и что-то сверял с тетрадью, лежащей сбоку, на столике.

— Разрешите войти, товарищ сержант? — подчеркнуто безразлично спросил Ребров.

Новиков молча указал на свободный табурет.

— Слушай, Серега, — сказал он, — помнишь, тогда — на второй день, в курилке? Мы так с тобой толком и не договорили… А ведь надо было бы, как думаешь? От крепкой беседы все одно не уйти.

Сергей сморщился, повел глазами.

— Мы сейчас как говорить будем, как подчиненный с командиром или…

— Или, — оборвал Новиков, — как знакомые. — И добавил: — Бывшие знакомые.

— Ну, тогда, Колюня, я тебе сразу скажу — не получится разговора, ты уж прости.

Новиков прилонился спиной к стене, скрестил руки на груди. У него тоже был характер.

— Как хочешь. Только знай: жизнь нас с тобой еще схлестнет! Да так схлестнет, чт я тебе не позавидую! — сказал он.

— Все?!

— А это от тебя зависит, я могу и дальше.

— Ну значит, все!

Ребров поднялся и вышел из сержантской. Зла в нем на Николая не было, но видеть его он не хотел.

Новиков догнал Сергея в коридоре, остановил и спросил почему-то шепотом:

— Слушай, если не секрет, чего тебя так поздно призвали?

Отвечать не хотелось, но Сергей пересилил себя:

— Мать болела, а брат тогда в другом городе жил — по найму, вот мне и дали полтора года. Не бойся, не сачковал и не увиливал. Теперь все?

— Все, — ответил Николай и повернул назад. Он пожалел, что задал свой вопрос.

Мишка Квасцов ушел с вечера так же, как и пришел, один. Не помог ему талисман — лежавшая в кармане связка ключей от пустующей родительской квартиры. Ушел, затаив обиду на Серегу Реброва, — "везет дуракам!".