Некоторые были настолько поражены, что им пришлось сесть на ступеньки и дожидаться, пока не утихнет их взыгравший пульс.

Осколлок и Усох постукивали позолоченными краями пригласительных билетов по подбородку и по губам — они уже раздумывали над тем, что с точки зрения психологии могло побудить Хламслива и его сестру разослать эти приглашения, и строили всякие догадки по этому поводу.

Опус Крюк, выпуская из своего безгубого рта различные конфигурации табачного дыма, позволил огромной усмешке расплыться по его худому лицу, но рассмеяться он себе не позволил.

Шерсткота охватило смущение — он совершенно бесстыдным и явным образом был взбудоражен этим приглашением, он пытался оттереть след от грязного пальца, оставшийся в углу его пригласительного билета (его он намеревался взять в рамочку, под стекло и повесить на стену).

У Рощезвона отвалилась его пророческая челюсть.

Приглашений было шестнадцать. Все основные преподаватели-Профессоры были приглашены. Билеты были доставлены в преподавательскую в тот момент, когда там никого, кроме Призмкарпа не было, и он взял на себя обязанность раздать их.

Неожиданно Опус Крюк по-лошадиному открыл свой рот и заржал. Его смех обрел звук! И этот звук запрыгал по обляпанным солнечным светом ступеням.

Повернулись квадратные шапочки, а вместе с ними и головы.

— Однако! — воскликнул Призмкарп, голос его звучал резко и отчетливо — Что за манеры, господин Крюк! Разве таким образом реагируют на приглашение, полученное от дамы! Сейчас же прекратите свое ржание!

Но Опус Крюк уже ничего не слышал. Мысль о том, что его приглашает Ирма Хламслив, спустилась к нервным окончаниям его диафрагмы, и остановить ее уже не было возможности. Диафрагма выталкивала из его легких все новые порции смеха. Только когда Крюк стал задыхаться, ему удалось остановиться. Когда он наконец, тяжело отдуваясь, несколько успокоился, то даже не посмотрел вокруг, чтобы определить, какую реакцию вызвал его смех — он все еще полностью находился под впечатлением события, которое так развеселило его. Вот он в своих руках держит пригласительный билет на прием Ирмы Хламслив, вот этот билет прямо перед его глазами! Крюк снова открыл рот — но смеха в нем уже не осталось.

В выражении поросячьи-бульдожьего лица Призмкарпа просматривалось некоторое снисхождение, словно он понимал, что чувствует Крюк. Но одновременно было явно заметно, что он неприятно удивлен и несколько раздражен грубостью натуры своего коллеги.

Однако несмотря на все закосневшее холостяцтво, несмотря на учительскую манеру резко и четко выговаривать слова, несмотря на всезнайство, у него было хорошо развито чувство юмора, которое часто заставляло его смеяться — причем даже тогда, когда разум и гордость противились этому.

— А что по этому поводу думает наш Директор? — спросил Призмкарп, поворачиваясь к Рощезвону, стоявшему рядом, его по-прежнему открытый рот зиял как разверстый вход в гробницу. — Что он думает, интересно бы знать? Что наш Директор думает по этому поводу?

Рощезвон, очнувшись, вздрогнул и оглядел стоявших вокруг него преподавателей с величественностью больного льва. Обнаружив, что у него открыт рот, он поэтапно его закрыл — не мог же он позволить кому бы то ни было подумать, что куда-то и в чем-то торопится!

Он поглядел своими пустыми благородными глазами на Призмкарпа, стоявшего в несколько вызывающей позе и постукивающего ребром пригласительного билета по отманикюренному ногтю большого пальца.

— Мой дорогой Призмкарп, — произнес наконец Рощезвон, — с чего бы это вас вдруг заинтересовала моя реакция на то, что в моей жизни не является таким уже необычным? — После небольшой паузы он продолжал (казалось, что он с некоторым трудом подбирает слова). — Рискну заметить, что только в молодые годы я получил больше приглашений на различные мероприятия, чем вы получали в прошлом или когда-либо получите в будущем за всю свою жизнь.

— Вот именно поэтому, — отозвался Призмкарп, — именно поэтому мы хотим услышать мнение нашего Директора. Именно поэтому только наш Директор может помочь нам. Что может быть более просвещающим, чем слово, услышанное из первых уст?

— Призм, — сказал Рощезвон, — по сравнению со мной вы просто мальчишка. Но вы все-таки не столь молоды, чтобы не знать правил хорошего тона. Сделайте одолжение, найдите в вашем ядовито-змеином отношении к жизни по крайней мере одно светлое исключение. И используйте его для обращения ко мне, когда в этом возникнет абсолютная необходимость, с тем чтобы в вашем обращении было меньше оскорбительного. Все преподаватели должны запомнить раз и навсегда — я не потерплю, чтобы ко мне обращались в третьем лице единственного числа. Я признаю, я стар, но я еще здесь, здесь, среди вас! Здесь, — проревел он, — я стою хожу, дышу, я существую, черт подери! Я существую, господин Призм и обладаю всеми способностями, которые позволяют мне не только понять услышанное, но и ответить должным образом!

Рощезвон закашлялся и тряхнул своей царственно-львиной головой. Откашлявшись, он продолжал:

— Измените свой способ высказываться, мой юный друг, найдите более достойные обороты речи, а сейчас одолжите мне ваш платок — от этих солнечных лучей здесь негде скрыться, и у меня начинает болеть голова!

Призмкарп тут же вытащил свой голубой платок и помог приспособить его так, чтобы скрыть наиболее открытые части несколько рассерженной, но по-прежнему благородной головы.

— Бедненький старичок Рощезвон, бедненькие его старенькие зубки, — нашептывал Призмкарп, завязывая на уголках платка маленькие узелки, чтобы тот лучше держался на директорской голове. — Этот прием у Доктора — как раз то, что ему нужно. О, это будет бурная вечеринка! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!