Флэй резко вскочил. Наклонив голову, он исподлобья смотрел на Тита; его глаза светились из глубины темных глазниц. Руки его дрожали.

— Нехорошую вещь вы сказали, ваша светлость, совсем нехорошую, — сказал Флэй наконец. — Ты, мой мальчик, по крови — Стон, ты пока последний по мужской линии Стонов. И ты не должен подвести Камни Горменгаста. Нет, ваша светлость, пусть все зарастет крапивой и травой, вы не должны подвести Камни Горменгаста.

Тит с большим удивлением смотрел на Флэя, возвышающегося над ним — он никак не ожидал такой вспышки от этого, казалось бы, молчаливого и спокойного человека. Но усталость, притупляя все чувства, одолевала Тита, и глаза его стали сами по себе закрываться.

Флэй шагнул к Титу, и в этот момент в пещеру заскочил заяц. Неожиданно высвеченный светом костра, он вспыхнул золотом. Заяц на мгновение замер; присев на задние лапки и выпрямив спину, зверек внимательно смотрел на Тита, а затем, прыгнув на один из каменных выступов, поросших мхом и папоротником, удобно улегся и снова замер, как изваяние; его уши были аккуратно сложены на спине.

Флэй поднял Тита на руки и отнес на постель из папоротников. Но в мозгу уже засыпавшего мальчика что-то неожиданно вспыхнуло и он тут же сел. Хотя глаза у него были закрыты всего несколько мгновений, ему показалось, что он проспал уже долго.

— Флэй, — прошептал Тит, и по голосу его было ясно, что ему немедленно нужно было о чем-то спросить. — Флэй?

Человек лесов склонился над мальчиком.

— Да, ваша светлость? Я слушаю.

— Мне все это снится?

— Нет, мой мальчик, тебе это не снится.

— А я вот сейчас спал?

— Нет.

— Тогда я действительно видел...

— Видел что? Лежите спокойно, ваша светлость, лежите спокойно.

— Вот то, в дубовом лесу... то летающее создание.

Флэй весь как-то странно напрягся, и некоторое время в пещере царило абсолютное молчание.

— Какое летающее создание? — пробормотал Флэй наконец.

— Нечто летающее, летающее в воздухе... на вид очень хрупкое... но лица я не рассмотрел... но пролетело в воздухе и скрылось среди деревьев. Оно... мне привиделось, или оно было в самом деле? Ты когда-нибудь видел его, Флэй? Что это было, Флэй? Скажи мне, пожалуйста, потому что... потому что мне...

Но даже если бы Флэй что-то ответил, мальчик его уже не услышал — так внезапно погрузился он в глубокий сон. Флэй поднялся на ноги и, пройдя мимо тлеющих углей умирающего в очаге огня, направился к выходу из пещеры. Выйдя наружу, он прислонился к скале. Луны не было, но небо было чисто и россыпь звезд неярко отражалась в пруду. В ночной тишине отдаленным эхом разносилось потявкивание лисицы.

В наказание за побег Тит был на целую неделю заключен в Башню Лишайника. Небольшая приземистая круглая башня, сложенная из грубо обработанных квадратных камней, была снаружи вся затянута ровным слоем лишайника, который и дал башне ее название. Слой лишайника был столь толст, что в этом светло-зеленом покрове гнездились птицы. В башне было всего два помещения, которые располагались одно над другим. Смотритель, который спал здесь и был хранителем ключа, поддерживал эти помещения в относительной чистоте.

Титу в прошлом уже два раза пришлось побывать здесь за какие-то прегрешения, но какие именно, он так и не узнал. На этот раз его заключение в башне было самым продолжительным. Но его это особенно и не огорчало. Он даже испытал облегчение, когда ему сообщили, в чем будет заключаться его наказание. Ведь после того, как Флэй привел его к опушке леса, от которой до Замка нужно было идти не больше двух миль, беспокойство Тита достигло такой остроты, что ему уже мерещились самые страшные кары. А неделя в башне показалась пустяком. Когда Тит вернулся в Замок, было еще раннее утро. Добравшись до Краснокаменного Двора, он обнаружил там группы мальчиков и взрослых, уже готовых отправиться на его поиски. В конюшнях седлали лошадей и отдавали последние указания. Набравши в легкие побольше воздуха и глядя только перед собой, Тит ровным шагом пересек двор; его сердце бешено колотилось, лицо заливал пот; его рубашка и штаны были все в дырах. В этот момент мальчика поддерживала мысль, что, он, Тит, властитель всех этих уходящих в поднебесье, рукотворных нагромождений камня, всех этих башен, шпилей и переходов. Он шел с высоко поднятой головой, но нервы его в конце концов не выдержали, и когда до ближайшей аркады оставалось не более десятка метров, он бросился бежать. Он бежал, и слезы уже готовы были брызнуть из глаз. Он бежал без остановки, пока не добежал до комнаты Фуксии. Тит ворвался к ней — глаза у него горели, слезы текли по щекам, волосы были всклокочены, одежда изодрана. Бросившись в объятия Фуксии, он прижался к ней — не правитель Горменгаста, а маленький мальчик, ищущий защиты.

Фуксия впервые в жизни не только крепко обняла брата, но и поцеловала его. Она вдруг поняла, что любит своего младшего так, как не любила ни одной другой живой души; ее переполняла гордость за то, что именно к ней, к ней первой прибежал Тит, и она издала какой-то варварский, пронзительный, победный вопль. Затем, оставив Тита посреди комнаты, девушка бросилась к окну и плюнула в утреннее солнце.

— Вот что я о них обо всех думаю! — выкрикнула она. Тит тоже подбежал к окну и, стоя рядом с Фуксией, плюнул в пустоту.

А потом они захохотали и смеялись до изнеможения; они рухнули на пол и дрыгали руками и ногами в каком-то диком экстазе; наконец, полностью истратив все силы, затихли. Лежа на полу и взявшись за руки, они всхлипывали от переполнявших их чувств, от той любви, которую они так неожиданно обрели друг к другу.

Им так были нужны человеческая теплота и любовь. Их глодало непонятное беспокойство, желание убежать от чего-то. Раньше они не могли четко определить эти чувства, и вот теперь их осенило. Они были потрясены, но выход своим эмоциям смогли найти лишь в таких проявлениях, как смех и дрыганье ногами. Так внезапно они обрели веру друг в друга и посмели одновременно раскрыть друг другу сердца. На них снизошло понимание — иррациональное, найденное случайно, удивительно волнующее. Она, Фуксия, эта исключительная девушка, смехотворно незрелая для своих неполных двадцати лет и все же обещающая дать богатые всходы, и он, Тит, мальчик на пороге страшных открытий, связаны между собой больше, чем кровными узами. Больше, чем одиночеством, проистекающим из их положения детей правителя Замка, больше, больше, чем отсутствием материнской ласки и любви, да, больше, чем всем этим — они оказались связанными, заплетенными как в кокон чувством сострадания, человеческого вчувствования друг в друга; их чувства были глубоки, как история их предков, неоформлены на сознательном уровне, запутаны, как и темное прошлое тех, кто дал им жизнь.