И вот уже второй раз за этот вечер Хламслив покраснел. Ему не доводилось раньше видеть ничего более хищного, неприкрыто направленного на одну цель. Ирма так или иначе в самое неподходящее время скажет что-нибудь не то, что нужно. Но ради всего, что сокрыто — ей нельзя позволить выставлять свои намерения и желания таким неприкрытым образом!

Но пока Доктор Хламслив ограничился тем, что сказал:

— Ага!.. Гм... Какой у тебя тонкий вкус... Какая у тебя способность найти... эээ... нужное решение! Ну кто бы еще додумался до такого?

— О, Альфред, я знала, что тебе это понравится! — И Ирма снова повела глазами, но ее попытки изобразить кокетство были столь жалки, что от созерцания их разрывалось сердце.

— Ну, и что же мне приходит в голову, когда я вот так стою и смотрю на тебя и восхищаюсь тобой? — трелями залился Хламслив, постукивая при этом пальцами по лбу. — Так, так, так... ну что же там у меня шевелится... нечто, что я прочитал в твоих журналах для женщин... да, кажется, именно там... да, да, вот оно... я почти уловил; ах, опять ускользнуло... как это раздражает... подожди... подожди... вот оно... плывет как рыбка на приманку моей бедной памяти... да, стар я уже стал... вот, ухватил, да, да, конечно... но — но, увы, увы, нет, нет, это не годится, я тебе такого говорить не должен...

— Но о чем ты говоришь, Альфред? Почему ты так хмуришься? Ты знаешь, когда ты вот так смотришь на меня, — это так раздражает! Я говорю тебе — это очень раздражает!

— Но если я тебе скажу, это тебя очень расстроит, дражайшая моя сестрица. Это произведет слишком большое впечатление, потому что это непосредственно касается... тебя...

— Касается меня? Что ты имеешь в виду?

— Ну, мне попались на глаза несколько фраз... А вспомнил я о них потому, что там шла речь о вуалях и о том, какова должна быть современная женщина. А я как мужчина всегда остро реагирую на то, что покрыто некой тайной и вызывает определенные мысли, где бы мне это не встречалось... Ну, а женская вуаль обладает как раз этими качествами, больше чем что бы то ни было другое... И... О Боже, ты знаешь, что там было по этому поводу написано?

— Что?

— Там было написано приблизительно вот что: «Хотя есть еще женщины, которые продолжают носить вуали, как есть и такие люди, которые ползают по диким джунглям на четвереньках, потому что никто никогда не говорил им, что в нынешние времена принято уже ходить выпрямившись, на двух ногах, все же она...» — ну, автор этой заметки полагает, что женщины, которые не снимают вуали и в конце месяца, после двадцать второго числа находятся на очень низком уровне социальной лестницы; в конце концов там было написано — «... есть вещи, которые положено делать, а есть вещи, которые делать просто не положено, и для истинных аристократок вуали уже не существуют, о чем прекрасно известно их портным». Вот приблизительно так... Но все это, конечно, невероятные глупости! — воскликнул Хламслив. — Разве женщины так слабы духом, чтобы рабски следовать советам других женщин?

И Хламслив пронзительно рассмеялся, словно показывая этим смехом, что будучи просто мужчиной, он прекрасно видит, насколько все это глупо.

Наступило напряженное, насыщенное молчание.

— Ты сказал, что там упоминалось двадцать второе число? — наконец с трудом выговорила Ирма.

— Да, насколько мне помнится.

— А сегодня какое число?

— Тридцатое, конечно. Но, Господи, разве это может иметь к тебе какое-то...

— Альфред, — срывающимся голосом сказала Ирма, — помолчи, пожалуйста. Есть вещи, которых ты не понимаешь. Сюда относится и женская душа.

И быстрым и уверенным движением Ирма сняла с себя вуаль, раскрыв лицо, на котором восседал ее нос, острый как всегда.

— Альфред, ты бы не мог сделать мне одолжение?

— Какое, моя дражайшая сестрица?

— Так ты готов сделать мне одно одолжение?

— Да, да! Но какое?

— Ты не мог бы... Нет, нет, мне придется сделать это самой... это тебя может шокировать... но может быть, если ты закроешь глаза, я бы...

— Ирма, объясни, ради всего, что покрыто мраком, чего ты хочешь?

— Я подумала... не мог бы ты отнести мой... бюст в спальню и наполнить его горячей водой?.. Вода в грелке уже совсем остыла, а мне совсем не хочется простудиться... хотя, наверное, ты не захочешь этого для меня сделать... ну, тогда, может быть, ты принесешь из кухни чайник с горячей водой? Ты можешь оставить его в моем маленьком кабинете, и я все сделаю сама... Это ты сможешь для меня сделать? Принести чайник?

— Ирма, сказал Хламслив весьма сурово, — я этого для тебя не сделаю. Я делал — и буду делать — для тебя очень многое, и приятное, и неприятное, но я не буду бегать по дому в поисках того, что нужно налить в бюст моей сестры. И чайник я тебе не принесу. У тебя что, моя дражайшая, совсем уже нет скромности? Я знаю, ты очень взволнована, ты вся в ожидании, ты не совсем отдаешь себе отчет в том, что ты говоришь и делаешь, но я тебе заявляю со всей категоричностью — во всем, что касается твоего бюста, от меня помощи не жди! Если ты простудишься, я тебе дам необходимые лекарства, но, пожалуйста, не поднимай больше вопрос о своем бюсте! И все, давай на этом прекратим! Близится назначенный час! Время чудес начинается! Пойдем, пойдем, моя тигровая лилия!

— Иногда я презираю тебя, Альфред! — заявила Ирма. — Кто бы мог подумать, что ты такой ханжа!

— О, моя дражайшая, ты несправедлива ко мне. Не будь столь строга! Неужели ты думаешь, что легко выносить твое презрение, когда ты выглядишь столь лучезарно?

— Я действительно так выгляжу, Альфред? Действительно?..

Было договорено, что приглашенные Профессоры соберутся во дворе у дверей дома Хламслива вскоре после девяти и будут ожидать Рощезвона, который в качестве Главы Школы отверг предложение первым прибыть на место и ожидать всех остальных. Тогда Призмкарп заявил, что если целая толпа мужчин будет околачиваться у дверей Доктора, словно они замышляют какое-то черное дело, то это будет значительно более нелепо, чем если один Рощезвон будет ждать всех остальных, этот аргумент никак не подействовал на старого льва.