Шрифт:
– Зетцеп зи зих. Мириан сел в кресло.
– Я знаю, - начал обер-лейтенант, - что вот-вот сюда придут русские. Песенка Гитлера спета. Я не хочу и не вижу смысла дальше дуть в его дудку. Если вы при появлении русских сохраните жизнь мне и моей машинистке, то я не позволю вас отдать нарасправу этим головорезам. - Он кивнул головой на окно, за которым стояли солдаты. - На раздумье даю один день.
Летчика снова отвели в каменный склеп. "Что делать, что предпринять, на что решиться?" - эти вопросы неотступно преследовали Мириана. Поздно вечером снова загремел железный засов двери и на пороге появился тот же немец.
– Идите за мной! - приказал он.
В штабной комнате Мириан увидел полную разруху. В камине и на полу догорали листы бумаги, половой ковер был задран, окна распахнуты. На столе стояли рюмки, на полу валялись бутылки из-под рома и коньяка. У порога лежал пухлый чемодан. Рядом сидела бледная молодая машинистка с ярко накрашенными губами. Немец показал Мириану объемистую кожаную папку.
– Здесь секретные документы. Я хочу передать их русским. За это сохраните нам жизнь. - Он ткнул пальцем в себя и машинистку.
"Дьявольщина какая-то, - подумал Абрамишвили. - Непонятно, кто из нас у кого в плену?"
Немец, словно разгадав его мысль, произнес:
– Потом разберетесь, а сейчас решайте или... - и он потянулся к кобуре.
Моментально оцепив обстановку, Мириан согласился.
– Это слово офицера? - спросил обер-лейтенант.
– Да, это слово офицера, - ответил Абрамишвили.
– Тогда нам нужно действовать, только осторожно. Немец схватил чемодан, бросил на ковер непотушенный окурок сигареты и скомандовал:
– За мной!
Они пришли в какой-то сарай, что стоял недалеко от штаба, залезли на чердак, забитый сеном, и зарылись в нем. Мириан слышал, как обер-лейтенант и машинистка о чем-то шептались.
Уже явственно была слышна канонада. Потом одна или два снаряда упали совсем близко от их убежища. А на рассвете двери сарая широко распахнулись и зычный русский голос гаркнул:
– Кто здесь есть - выходи, а то стрелять буду! Мириан сразу же выскочил с клочками сена на обгорелом комбинезоне.
– Я свой... Советский летчик... Грузин, - сбивчиво объяснял Абрамишвили. - Из восемнадцатого истребительного полка...
Вышли обер-лейтенант с машинисткой. Солдат для острастки дал автоматную очередь вверх и приказал:
– А ну, пошли в штаб. Там разберутся...
В части, куда привели Абрамишвили и немцев, командир связался по телефону со своим начальством и доложил обо всем. Пленных посадили в "виллис" и повезли в штаб армии. Всю дорогу Мириан не выпускал из рук драгоценную папку. Когда прибыли на место, он по всей форме представился, доложил о случившемся и сдал папку.
Прошел день. Абрамишвили вызвали в штаб и сообщили, что доставленные им секретные документы имеют для нашего командования весьма важное значение и что он будет представлен к правительственной награде.
А еще через три дня Абрамишвили, как ни в чем не бывало, прибыл в свой полк.
– Мириан, ты откуда? - с радостным удивлением спросил командир звена.
– Считай, дорогой, с того света, - улыбнулся летчик и снова - в который раз - стал рассказывать о случившемся.
Спешной походкой подошел Николай Корниенко. Раскинув руки, он радостно воскликнул!
– Мириан, ну и чу-чело ты!
Лицо Абрамишвили, сначала расплывшееся в улыбке, сразу стало хмурым, брови сдвинулись к переносице, а нос и без того большой, казалось, еще сильнее вытянулся.
– Что, что ты сказал? - накинулся он на товарища. - A ну, повтори, дорогой...
Видя, что шутка приняла не совсем желательный оборот, Николай перешел на серьезный тон:
– Ничего особенного. Я сказал чу-чело. А ты не знаешь, что это такое?
– Вай, вай, - горячился Мириан, - да это каждый ишак знает.
– Итак, может быть, и знает, а вот ты не знаешь. Если бы знал, так не кипятился бы. Что, по-твоему, значит это слово?
– Пугало огородное, - выпалил Мириан. Николай громко засмеялся, чем окончательно обезоружил, товарища.
– Чу-чело - это сокращенно, а полностью - чудесный человек, - сквозь смех пояснил Корниенко.
Абрамишвили поморгал округлившимися глазами, и его смуглое лицо слова расплылось в улыбке.
– Тогда и ты чучело, Николай, - сказал он и полез обниматься. - Ты тоже чудесный человек. Я это давно знал...