Регулировщики поставили заграждения на перекрестках и заворачивали все транспортное движение с широкой Солянки наверх - в узкую улицу Архипова. Тут, среди легковых автомобилей, попадались и грузовики и автобусы. Один, вроде кладбищенский, перевязанный по бортам траурной лентой, с понурыми сослуживцами усопшего внутри, другой - со строительным мусором - торчащими наружу старыми гвоздевыми досками.

Народ на тротуарах шарахался по сторонам.

Старушки вздымали руки и вжимались в каменные стены.

Кооперативщики, как могли, подтягивали животы и поворачивали большие кепки боком или козырьками назад. Их обдавало гарью и моторным жаром. Стоило кому не удержать равновесия и отлепиться от стены, ступить на мостовую, машины тормозили, сизый дым тянулся в подворотни.

Милиция извещала в мегафонные 'матюгальники': - Граждане соблюдайте. Не мешайте уличному движению!

– Моя милиция меня бережет, - сказал Шойл.

– Не понимаю, - говорил папа, - Не исключено, это вызвано временной необходимостью, дорожно-транспортными работами... Пойдемте-ка лучше домой, это безумие здесь находиться. Сколько можно!

Густели фиолетовые московские сумерки. Евреи справа, упрямо держались у стен и ступеней синагоги, а те, что слева, прохожие - проскакивали через проходные дворы в соседние переулки, находили безопасный, угловой пятачок и негромко беседовали:

– У них это называется - уличное движение! Хотел бы я знать - какой умник все это придумал - устроить преднамеренную пробку, чтобы вся Москва именно сейчас ехала мимо единственной синагоги?

– Провокация. Шито белыми нитками, - шептал папа.
– Кто-то должен прямо пойти и спросить - когда кончится безобразие!

Котя вырвался из папиной руки, подбежал к перекрестку:

– Когда кончится безобразие?
– звонким пионерским голосом крикнул он постовому.

– Не шумли-ка тут и не нарушай, - добродушно сказал ему молоденький милиционер. И посмотрел на Котю светлыми глазами ФЗУшника Гусятина.