Шрифт:
– Хорошо, - отвечала Полина, - но только наперед тебе говорю, что это, я не знаю, какой ужасный человек!
– прибавила она с каким-то нервным содроганием.
На этих словах дамы замолчали и задумались, но раздавшийся вскоре сердитый звонок заставил их вздрогнуть.
– Это он приехал!
– проговорила Полина.
– Он!
– повторила Четверикова, и обе они побледнели.
Воротился действительно Калинович. При входе его швейцар вскочил и вытянулся в струнку. Господин в пальто подскочил к нему.
– Записка, ваше высокородие...
– начал было он.
– Дожидайся тут, болван; лезет!
– крикнул сердито вице-губернатор.
Пальто подалось назад и стало на прежнее место. Калинович прошел прямо в свой кабинет. Человек поставил на стол две зажженные свечи. Вице-губернатор, показав ему головой, что он может уйти, опустился в кресло и глубоко задумался: видно, и ему нелегок пришелся настоящий его пост, особенно в последнее время: седины на висках распространились по всей уж голове; взгляд был какой-то растерянный, руки опущены; словом, перед вами был человек как бы совсем нравственно разбитый... Но послышались тихие шаги Полины - и лицо Калиновича в одну минуту приняло холодное и строгое выражение.
– Четверикова там приехала, желает тебя видеть, - проговорила та.
– Что такое?
– спросил Калинович.
– Не знаю. Об отце, кажется, желает что-то тебя попросить, - отвечала Полина.
Вице-губернатор покраснел. В первый раз еще приходилось ему встретиться с семейством князя после несчастного с ним случая. Несколько минут он заметно колебался. Отказать было чересчур жестоко; но, с другой стороны, принять он стыдился и боялся за самого себя.
– Просите!
– проговорил он, наконец.
Полина с удовольствием пошла. Ответ этот дал ей маленькую надежду. Вошла m-me Четверикова и проговорила: "Bonsoir!" [125] Она была так же стройна и грациозна, как некогда; но с бесстрастным и холодным выражением в лице принял ее герой мой.
– Bonsoir!
– ответил он ей и пригласил движением руки садиться.
– Я пришла, Яков Васильич, просить вас за отца. Сжальтесь, наконец, вы над ним!
– начала она прямо.
– Но что я могу сделать, Катерина Ивановна?
– спросил Калинович.
125
Добрый вечер! (франц.).
– Господи! Говорят, вы все можете!
– воскликнула m-me Четверикова, всплеснув руками.
Вице-губернатор пожал плечами.
– Послушайте, Калинович, - продолжала она, протягивая ему прекрасную свою ручку, - мне казалось, что я когда-то нравилась вам; наконец, в последнее время вы были так любезны, вы говорили, что только встречи со мной доставляют вам удовольствие и воскрешают ваши прежние радости... Послушайте, я всю жизнь буду вам благодарна, всю жизнь буду любить вас; только спасите отца моего, спасите его, Калинович!
Проговоря это, m-me Четверикова все еще не выпускала руку Калиновича; он тоже не отнимал ее.
– За прежнее, - начал он, - я не говорю: вы можете называть меня тираном, злодеем; но теперь, что теперь я могу сделать? Научите вы меня сами.
– Послушайте, - начала Четверикова, - говорят, вот что теперь надо сделать: у отца есть другое свидетельство на имение этого старика-почтмейстера: вы возьмите его и скажите, что оно было у вас, а не то, за которое вы его судите, скажите, что это была ошибка, - вам ничего за это не будет.
Калинович нахмурился и отнял руку.
– Старик этот сознался уж, что только на днях дал это свидетельство, и, наконец, - продолжал он, хватая себя за голову, - вы говорите, как женщина. Сделать этого нельзя, не говоря уже о том, как безнравствен будет такой поступок!
– Спасти человека не безнравственно, Калинович!
– проговорила Четверикова.
Вице-губернатор пожал плечами.
– Но что ж из этого будет? Поймите вы меня, - перебил он, - будет одно, что вместе с вашим отцом посадят и меня в острог, и приедет другой чиновник, который будет делать точно то же, что и я.
– Нет, можно: не говорите этого, можно!
– повторяла молодая женщина с раздирающей душу тоской и отчаянием.
– Я вот стану перед вами на колени, буду целовать ваши руки...
– произнесла она и действительно склонилась перед Калиновичем, так что он сам поспешил наклониться.
– Господи! Катерина Ивановна! Что вы делаете?
– восклицал он, силясь поднять ее.
– Я не встану, не уйду от вас. Спасите моего отца!.. Спасите! говорила она и начала истерически рыдать.
Калинович почти в объятиях поддерживал ее.