Презрение, нагловатая уверенность, бесцеремонность сменялись в его глазах пошловатым блеском и пресыщенностью. Он все время менялся, оставаясь при этом одним и тем же — холодным и расчетливым типом.

— Вы меня совсем не слушаете, — вдруг оборвал себя Карчинский. — Вы о чем-то задумались, Леда?

— Нет-нет. — Я поспешно поставила рюмку. — Я слушала вас и вспоминала картины. Поразительно, как много можно иногда передать несколькими штрихами.

— Вам что-нибудь понравилось? — самодовольно улыбнулся художник.

— Конечно, картины замечательные, но одна мне запомнилась больше других. Кошка, которая охотится за воробьями. Удивительно, насколько точно вы передали ее стремительные движения и испуг птиц, которые торопливо разлетаются во все стороны.

— Браво! Брависсимо! — Карчинский захлопал в ладоши. — У вас отменный вкус, Леда. Я взял этот сюжет у Пен Самбека [13] . Я рад, что вы обратили на эту картину внимание, это то немногое, чем я могу по праву гордиться.

— Ладно уж, не скромничай, — проворчал упорно молчавший до этого Герт. — А то у тебя мало хороших работ?

— Хороших немало, — спокойно кивнул Карчинский, — но отличных… А эта одна из них, скажу без ложной скромности. А как вам…

Договорить он не успел, потому что в дверь настойчиво постучали. Художник надменно бросил:

— Я занят. — И снова повернулся к нам:

— На чем я остановился?

Но стук раздался снова, дверь приоткрылась, и тихий вышколенный голос торопливо позвал:

— Владимир Иванович.

— В чем еще дело? — Карчинский раздраженно двинулся к двери. — Одну минуточку.

В течение нескольких минут мы слышали его барственный голос, который распекал нерадивого слугу. Тот, видимо, тихо оправдывался, потому что хозяин продолжал метать гром и молнии. Наконец начальственная выволочка подошла к концу, и Карчинский, пылая праведным гневом, появился на пороге комнаты.

— Прошу меня извинить, — сказал он. — Возникло некоторое недоразумение, и я должен спуститься в зал, чтобы все уладить. Черт возьми! — сорвался он. — На что только я держу этих дармоедов, если все вопросы приходится улаживать самому. Поэтому, — добавил он уже тише, — мне придется ненадолго вас покинуть.

— Нам тоже уже пора. — Я встала. — Приятно было с вами познакомиться, Владимир Иванович. Надеюсь, что вы не откажетесь дать интервью нашей газете?

— Конечно, конечно, дорогая Леда. — К художнику вернулось его хорошее настроение. — Оставьте телефон, чтобы мы смогли договориться о встрече. И давайте встретимся в ближайшие дни, потому что на следующей неделе у меня открывается выставка в Москве, и я должен буду уехать.

— Хорошо, — я кивнула и протянула ему листок блокнотика с торопливо нацарапанными телефонами. — Верхний рабочий, — пояснила я, — а нижний домашний.

— А звонить вам можно в любое время? — вкрадчиво поинтересовался художник. — Я, бывает, долго не могу уснуть.

— Даже если я уже буду спать, то непременно проснусь и отвечу вам. — Я постаралась ответить скромно, без вызова и издевки.

Художник, видимо, оценил мои старания. Он спрятал листочек в карман и распахнул дверь:

— Прошу.

Карчинский торопился, но все же не преминул рассказать нам несколько забавных историй, случившихся с его знакомыми в стенах галереи.

Когда мы вошли в зал, то я очень удивилась. По моим представлениям, выставка уже давно должна быть закрыта, но, видимо, это обстоятельство не слишком смущало собравшихся в зале и говоривших на повышенных тонах людей. Карчинский сразу направился к многочисленной группе. Как оказалось, заправлял всем невысокий плотный мужчина с коротко стриженной головой, сидящей на толстой шее. Дорогая одежда и властные манеры наводили на мысль, что это криминальный авторитет, но одного взгляда на одутловатое лицо с сизыми щеками и набрякшими веками, которые скрывали весьма проницательные глаза, хватило, чтобы узнать самого известного в городе банкира Ивлева, депутата городской Думы и закадычного друга питерского губернатора.

Наша газетная братия тоже немало чернил вылила, рассказывая о махинациях банкира во время избирательной кампании, но, как водится, не пойман — не вор, и банкир все же занял депутатское кресло. «Умен, зараза, — высказался тогда в его адрес Семен Гузько, — всегда сумеет вывернуться». А моя коллега Лилька пыталась подогреть интерес публики историями о его связях то с известной телеведущей (что было правдой), то с очень известной пианисткой (что правдой не было), то намекнула на его увлечение актрисой Воронцовой, которая блестяще сыграла в местном мелодраматическом сериале (было у них что-то или нет, так и осталось для многих загадкой), и наконец выдала новость, что банкир решил покровительствовать дому «North Wind», а за это дом предоставит в его распоряжение одну из моделей. В это, надо признаться, вообще никто не поверил.

Но что понадобилось этому человеку здесь и сейчас?

Интересно. Журналистский рефлекс видеть во всем сенсацию подтолкнул меня к плотной группе людей и заставил пробраться вперед. Мужчины расступились, и вскоре я оказалась недалеко от художника. Начало разговора я пропустила и теперь пыталась понять, о чем идет речь.

— Я готов заплатить любые деньги, — повторил банкир, неторопливо промокая платком шею. — Вы можете назвать любую цену.

— Я же сказал вам, что ваза не продается, — ответил Карчинский.