— Ничего нового, — заявил он, отключая диктофон, — опять об этой чертовой вазе.

— А поподробнее, — вклинился Герт.

— Можно и поподробнее, — кореец пожал плечами. — Говорили двое, как вы уже и заметили.

— Правильно, — кивнула я. — Один из них глава Центра корейской культуры Александр Пак, а другого не знаю.

— Пак! — Юрка присвистнул. — Не слабо. Вот, оказывается, чем не брезгует заниматься наш «досточтимый». Однако. Мне-то разговор не очень ясен, видно, про какие-то свои дела они базарили, но одно могу сказать, что базар этот гнилой. И лучше вам от них держаться подальше. Один все толковал, что какой-то мудак не приехал, а вазу привезла женщина. Но, мол, вазочка-то совсем не та, а где та, черт его знает. Тут один предположил, что он, тот, который не приехал, мог другого покупателя найти. Так второй тип ему приказал по-быстрому с ним разобраться. Короче, человека своего послать. Вот, собственно, и все.

— Спасибо, Юрок, — Герт хлопнул его по плечу. — Ты всегда был настоящим другом.

— Не знаю, какой я друг, — серьезно сказал Ли, — но вы лучше держитесь от всего этого подальше. Про Пака разные слухи между нашими ходят, постарайтесь не вляпаться в конкретное дерьмо, а то и помогать мне больше будет некому.

— Спасибо за предупреждение. — Герт поднялся. — Мы и сами думали о том же самом. Ладно, нам пора.

— Да, — Ли кивнул, но лицо у него оставалось таким же расстроенным, — постарайтесь больше никуда не лезть. Это я вам хороший совет даю.

Герт пожал своему однокласснику руку, и мы покинули ресторан. По дороге домой ни один из нас так и не сказал другому ни слова. Герт насупленно молчал, а меня занимала одна-единственная мысль: «Хоть Карчинский, возможно, и подонок и занимается разными темными делами, но предупредить его все-таки нужно». Но Герту об этом я говорить не собиралась.

Безуспешные попытки дозвониться Карчинскому выводили меня из себя. Или его нет в мастерской, или он, как и в прошлый раз, не берет трубку. Я уже хотела оставить бесплодные усилия, но вдруг случилось чудо, и трубку взяли.

— Слушаю, — ответил усталый голос.

— Добрый день, Владимир Иванович, — обрадованно затараторила я. — Как хорошо, что мне удалось вас застать. Понимаете, у меня к вам очень срочное дело…

— Я занят, — категорическим тоном отрезал художник. — Позвоните через несколько дней.

— Это невозможно, Владимир Иванович, дело очень срочное.

— Я же сказал вам, что сейчас занят.

— Вы не поняли, — так же торопливо продолжала я. — Вы, может быть, не узнали меня?

— Напротив, богиня, — в голосе появилась насмешка, — я отлично узнал вас. Но ваши дела меня совершенно не касаются, вернее, у меня сейчас на вас нет времени.

— Это касается не только меня, но и вас. — Я тоже успокоилась. — Я хотела бы поговорить с вами насчет поездки в Москву.

— Оставьте Москву в покое, — взорвался он, — и не звоните сюда больше! — закричал художник и бросил трубку.

Раздались короткие гудки. Вот так номер! Он даже не удосужился меня выслушать. Конечно, я виновата, что не передала письмо. Наверное, из-за этого у него неприятности. Я ведь вообще могла бы на него плюнуть и забыть, но теперь мне было точно известно, что ему грозит опасность. Нет, я просто обязана его предупредить. Рассказать о письме тоже придется… Не сомневаюсь даже, что он начнет ругаться, но это уже дело десятое.

Так. К Карчинскому лучше всего отправиться ближе к вечеру, а сейчас не мешает навестить родную редакцию.

Родная редакция привычно гудела, галдела, шумела, переваривала потоки информации, точной и лживой, фильтровала ее, компоновала и прессовала, выдавая на-гора доверчивому читателю. В последние дни я как-то выпала из всей этой суеты, занимаясь своими, но чаще чужими делами. Конечно, Пошехонцев начнет орать, узнав, что очередная статья еще не готова, но пусть… Начальству, собственно, орать положено по штату. А нам, сотрудникам, положено его слушать.

Я очень удивилась, когда не обнаружила на своем столе привычные завалы, да и Лильки не было.

— Куда подевалась? — задала я вопрос самой себе, но произнесла его вслух.

— Это ты про нашу королевну? — тут же материализовался за моей спиной Семен Гузько. — Так у народа бы спросила.

Я повернулась к нему и остолбенела на месте. Семен Гузько! Своей собственной песьей персоной стоял передо мной причесанный, отутюженный и даже благоухающий каким-то дорогим одеколоном. Даже рубашка застегнута на все пуговицы, даже засаленная жилетка, с которой он, похоже, не расставался половину жизни, отсутствовала. И брюки на коленях не вздувались пузырями. Неслыханно! И ботинки начищены. Невиданно! Метеорит, что ли, упал на нашу редакцию и так преобразил Семена Гузько? Странные метаморфозы, однако, могут произойти с людьми.

— Любуешься? — ехидно спросил он, небрежно разглядывая меня. — И нравится?

— А с чего это ты вдруг, Семен? — спросила я. — Что-то важное случилось?

— Случилось. — Он довольно хмыкнул:

— У меня роман, понятно? С нашей примадонной. Вот так, Леда.

— С примадонной… — Я пыталась сообразить. — Ты шутишь…

— Все сначала тоже так думали, — он горделиво выпятил грудь, — но Ирка никогда не церемонилась и при всех объявила, что мы станем любовниками.

— Ирочка Кривцова? — Я совершенно обалдела. — Но ведь она… но ведь ты…