(4) Ты пишешь, что мой авгурат тебя особенно радует, потому что авгуром был и М. Туллий. Тебе приятно, что в магистратурах я иду по стопам того, с кем мечтаю сравняться в литературе. (5) О, если бы как этим самым жречеством, как консулатом, который я получил, будучи гораздо моложе его, также сравняться мне на старости лет хоть в малой доле с его талантом! (6) Но конечно, то, что зависит от людей, выпадало на долю мне и многим, но трудно достичь и дерзко даже надеяться на то, что могут даровать только боги. Будь здоров.

9

Плиний Корнелию Урсу 1 привет.

В эти дни шло дело Юлия Басса, человека многострадального, бедствиями своими прославившегося. При Веспасиане его обвиняло двое частных лиц; дело отправили в сенат, и оно долго оставалось нерешенным, но наконец Басс был совершенно оправдан. (2) Тита он боялся как друг Домициана; Домицианом был выслан. Возвращенный Нервой, получил в управлении Вифинию и вернулся, чтобы попасть под суд. И обвиняли его яростно и защищали преданно. Высказаны были разные мнения, по большей части как будто мягкие2.

(3) Выступал против него Помпоний Руф, человек хорошо подготовленный и горячий. Руфа сменил Феофан, один из послов, главарь и зачинщик обвинения3. (4) Отвечал я; Басс возложил на меня все: я должен был заложить фундамент всей защиты, рассказать о многих преимуществах, которые, помимо знатности рода, доставили ему перенесенные опасности; (5) рассказать о заговоре доносчиков, который они сочли доходной статьей4; рассказать, чем он задел самых беспокойных людей, например, этого самого Феофана. Басс хотел, чтобы я сразу стал опровергать обвинение, особенно его тяготившее; остальные его поступки, хотя обвинения в них звучали еще страшнее, заслуживали не то что оправдания, но одобрения5; (6) угнетало его обвинение в том, что он, человек простодушный и неосторожный, принимал кое-что от провинциалов как их друг: он был раньше в этой провинции квестором. Обвинители говорили о воровстве и хищениях, он о подарках.

(7) Закон, однако, запрещает принимать подарки. Что мне тут делать, по какой дороге повести защиту? Отпираться? Страшно, как бы действительно не показалось воровством то, в чем я боюсь признаться. А кроме того, отрицать факт явный значило усиливать преступление, а не преуменьшать его, тем более, что сам подсудимый связал адвокатам руки: он говорил многим и самому принцепсу6, что принимал только маленькие подарки и то лишь в день своего рождения и на Сатурналии7 и рассылал их многим. (8) Просить помилования? Я придушил бы подсудимого, признав его таким преступником, которого спасти может только милость. (9) Говорить, что он поступил правильно? Ему бы это не помогло, а я явился бы человеком бессовестным. И я в затруднении решил держаться некоей середины; кажется мне, что и держался.

Мою речь, как обычно битву, прервала ночь. Я говорил три с половиной часа, оставалось у меня еще полтора. По закону обвинителю дается шесть часов и девять обвиняемому8. Это время обвиняемый поделил между мной и тем, кто собирался говорить после меня; мне предоставил пять часов, а тому остальные. (10) Речь моя была успешна; следовало бы замолчать и кончить: не удовлетворяться удачей рискованно. А к тому же я боялся, что при вторичном выступлении силы покинут меня: вновь браться за эту речь было бы тяжелее, чем начать ее. (11) Была еще опасность: этот остаток речи могли встретить холодно, как нечто отложенное в сторону, со скукой, как повторение. Факел горит, если им все время размахивать, зажечь потухший очень трудно. Пыл говорящего и внимание слушателей поддержаны речью, которую ничто не прерывает; от остановки, как от перерыва, они слабеют. (12) Басс, однако, заклинал и почти со слезами молил меня использовать мое время. Я повиновался, предпочел полезное не себе, а ему. Вышло хорошо: я встретил в сенате такое напряженное, такое свежее внимание, словно моей первой речью люди были только возбуждены, но не удовлетворены до конца.

(13) После меня говорил Лукцей Альбин9 в полном соответствии со мной; казалось, что две наши речи, сохраняя свое различие, сплелись в одну ткань, (14) Отвечал Геренний Поллион10 напористо и основательно, затем опять Феофан, действуя, как и в остальном, с полным бесстыдством: после двух выступавших консуляров 11, людей красноречивых, он потребовал себе времени, притом не стесняясь. Говорил он до темноты и даже в темноте при внесенных светильниках. (15) На следующий день за Басса чудесно выступали Гомулл и Фронтон 12. Четвертый день был занят разбором дела.

(16) Бебий Макр, консул будущего года, заявил, что Басс виновен по закону о вымогательстве; Цепион Гиспон13, что Бассу надо оставить звание сенатора и "дать ему судей"14. Оба правы. "Как это может быть?", говоришь ты, "ведь мнения их противоположны?" - Да, и Макр считал, в соответствии с законом, что должно осудить того, кто вопреки закону принимал подарки, и Цепион был прав, думая, что сенату дозволено (как и есть в действительности) делать к закону смягчающие поправки и применять его со всей строгостью. Были основания простить проступок запрещенный, но такой обычный.

(18) Возобладало мнение Цепиона, и его приветствовали криками, когда он только встал высказать свое мнение; обычно приветствуют садящихся. Можешь по этому заключить, как единодушно приняли его слова, которые так благосклонно собирались выслушать. (19) Но как в сенате, так и в городе мнения разделились: сторонники Цепиона упрекают Макра в жестокости, сторонники же Макра называют другое предложение непоследовательным попустительством: последовательно ли оставлять в сенате человека, которому "даешь судей"?