Помню, сидели мы на брёвнах, яблоки грызли, - до того наелись, что язык во рту будто ошпаренный.

Стёпка сказал:

– Эх, засадить бы всю землю фруктами, чтобы каждая кочка цвела! Была бы тогда земля весёлая, вроде клумбы.

Он размахнулся, кинул яблоко в телеграфный столб. Яблоко разлетелось от удара в разные стороны, как граната.

– Правильно, - сказал Гурька.
– Это при коммунизме так будет...
– И тоже бросил яблоко в столб и добавил с удивлением: - Лет через двадцать так будет. Везде техника и сплошные сады. Вот, чёрт, красотища будет, а?

Любка встала тогда и засмеялась. Ковыряет мягкую землю ногой и смеётся, только не весело.

– Быстрее бы в нашей деревне клуб построили. Дороги асфальтовые. По вечерам электрические вывески, как северное сияние. Я читала, в будущем вместо деревень построят агрогорода...

– Тебя туда жить не пустят, - сказал кто-то.

Любка посмотрела на нас и сказала грустно:

– Ну и пусть. Вот мне уж как с вами надоело... Я лётчицей буду. Лёха, это возможно?

Она у меня спросила. Меня Лёхой зовут.

Я промолчал, только пожал плечами. Непонятная эта Любка.

Гурька ответил:

– Лети, - говорит, - по ветру. Вон гусиные перья в траве. Вставь их вместо хвоста, чтобы рулить можно было.

Мальчишки захохотали, девчонки некоторые тоже засмеялись.

Мы со Стёпкой лучше других знали, как тяжело Любке живётся. Любкины мать и отец между собой не ладили: скандалили каждый день. Мать отца ухватом из избы вытурит, а он идёт с досады в продмаг или в чайную. Потом станет под окнами своей избы и выкрикивает всякую брань. Их и в правление вызывали, штраф накладывали.

Стёпка сказал:

– Хватит ржать.

Он взял у Любки последнее яблоко, хотел его в столб бросить и не бросил. Возле столба стоял дед Улан. Он шевелил битые яблоки палкой, тряс бородой. Потом опустился на колени, стал выковыривать из яблок семечки. Крикнул нам:

– Идите подсобляйте... Ишь сердца у человека нет, сколько фруктов порушили. Жигануть бы ему в кресло-то из берданки.

Мы молчим, помогаем старику семечки выковыривать. Он немного успокоился, посветлел. Говорит:

– Мы их в землю посадим. Под солнышком они как раз поспеют к тому сроку, когда у вас ребятишки народятся.

Девчонки все, как одна, краснеют. Мальчишки отворачиваются.

– Вот у вас, - дед показал на Стёпку и Любку, - может, сынок будет, Васька. Вы ему яблочко сладкое. Нет на земле фрукта радостнее, чем яблоко.

Любка вскочила, мотнула косами.

– Чтобы я за такого лохматого замуж вышла? Он ведь и слова хорошего сказать не может.

Дед посмотрел на неё, усмехнулся в бороду и пошёл. Дед с вересовой палкой ходит - медленно, словно прислушивается к чему-то. Станет на лугу и глядит на цветы, на травы, на солнечные блюдца под деревьями. Он как наш лес: то хмурый, то улыбнётся вдруг. И всё сам по себе.

Дед Улан ушёл. Стёпка подождал, пока все успокоятся, и сказал негромко:

– У кого крадём? У себя крадём...
– И добавил: - С такими людьми погибель. Все только и смотрят, чего бы в рот запихать, не думают, чего бы посадить.

– А ты?!
– вскочила Любка.
– Ты сам первый такой. И Гурька такой. И Лёха... И все вы.

Ребята загалдели.

Глаза у Любки сузились, как у кошки.

У Стёпки глаза тоже щёлками стали. Губы в комок.

– Замолчите все!
– крикнул он.
– И ты, Любка!

– А что ты командуешь?! Что вы его слушаете, лохматого! Ты на дворняжку похож!

Стёпка сощурился ещё больше. Мы все подумали, вот он сейчас Любке затрещину отвалит. А Стёпка вдруг усмехнулся и сказал:

– Ладно, пусть не слушают. Пусть на дворняжку похож... Я теперь, как узнаю, кто по садам шастает, самолично расправляться буду. Все поняли? Имейте в виду.

Гурька тоже сказал:

– Я хоть и не здешний, у меня своего сада нет, но я со Стёпкой согласен. А на Любку эту я чихать хочу...

Мы все порешили - хватит: сады не для озорства посажены. Тем более, что яблоки во всех садах одинаковые - дед Улан разводил.

* * *

Любка от нас откачнулась. Станет в сторонке, смотрит, как танцуют под гармонь взрослые девчата и парни. Нас будто и нет в деревне.

Я всё это рассказал, чтобы обрисовать наших ребят. Теперь начинаю про Алфреда.

Приехал он к нам летом. Оказался нашей колхозницы родной внук. Удивительно...

В тот день, когда мы с ним познакомились, нас искусали на речке береговые осы. Стёпку - в губы и в глаз. У Гурьки оба уха отвисли, как отмороженные, и щека надулась. Меня хуже всех - в язык. Они свои волдыри землёй потёрли. От земли боль утихает. А язык землёй не потрёшь.