– А демон любви?
– Женщина-синяк уставилась своим синеглазьем на Скачкова. Ее глаза были очень похожими на елочные украшения.
– Вот вы. Вы мне скажите: любовь - демон или гормональная недостаточность?

– Я думаю: любовь - это любовь.

– Весьма наивно, дружок, - улыбнулась Скачкову гололобая женщина.

– Не наивна только подлость!
– крикнула Регина.

Гололобая уставилась на нее. Она даже облизнулась быстро, как перед укусом.

– Кто сказал?

– Мой первый муж.

– Тебе?

– Своему начальнику.

– Прелестно. "Не наивна только подлость". Как это сделано... Прелестно... Наверное, он был смелый человек...

– А что такое человек?
– спросил моряк-пуговичник, тоже глядя на Скачкова.

– Пошли их куда подальше, - посоветовал Скачкову свиноцефал. Человек на коне не мог быть винтиком. Поэтому коней истребили.

Моряк все сверлил Скачкова.

– Вульгарные материалисты полагают, что человек стал человеком, когда взял в руки примитивное орудие труда. Регина, ты именно так думаешь. Я знаю.

– Не трогай мою подругу, - сказала женщина-синяк.
– Ты ее всегда ревнуешь.

Гололобая ей возразила:

– Пусть трогает.

Остальные закивали. Константин Леонардович тоже кивнул.

– Однако!
– сказал моряк.
– Человек стал человеком, когда осознанно понимаешь, подчеркиваю - осознанно ограничил свои инстинкты. Обуздал желания! Отсюда первое: Бог - есть ограничивающая функция разума; второе: совесть - есть контрольная функция разума; третье: стыд - есть реакция крови на победу разума над ненасытным драконом наслаждения, сопровождающаяся выделением адреналина.

– Совесть и добро - явления социальные, - робко сказала девушка-свечечка.

Моряк улыбнулся.

Все его существо было застегнуто на все его морские пуговицы. Они желваками выпирали под кожей.

– Отсюда нравственное превосходство будущего над прошлым. Продуктом совести является высокоразвитая цивилизация, прогресс и правовое положение человека.
– Улыбка моряка была как шарикоподшипник.

– Дерьмо!
– сказал автор драмы.
– Человек желает вернуться к доброму барину. Японцы это поняли. Груз социальной ответственности, конкуренцию и соревнование они переложили на феодала-технократа. Промышленный феодализм. Японцы - дерьмо.

– Ты чего, Олег, ополчился на японцев?
– спросил Алоис.

– А я не ополчился. У японцев нет гениев. У китайцев гении были, а у японцев нет. Синхронные ребята. Синдром пираньи. В рот палец не клади.

– А нобелевские лауреаты?

– Я про гениев, а ты с лауреатами...

Тут вскочила женщина-синяк.

– Девочки, я знаю, что нужно делать, чтобы, наконец, изменить эту нашу собачью жизнь. Нужно, девочки, рожать японцев!

– Перерыв! Перерыв!
– прокричала Анна, уловив какой-то знак Константина Леонардовича.
– Доспорите за чаем.

– Лишь технократ может покончить с бюрократом. Он его, гниду... рычал автор.

– Остынь, - Анна поставила на стол блюдо с толсто нарезанной колбасой.

"Свежая", - подумал Скачков.
– "Прима"". Он помнил времена, когда во всех ленинградских гастрономах стоял вкусный дух настоящей "Любительской" колбасы, розовой и прохладной.

Анна ставила на стол хлеб, масло.

Мужчины пошли курить в люстровую. А Скачков по многолетней привычке пошел все же на лестницу. Жена всегда просила его выходить курить на лестницу. У них с соседом на лестничной площадке и банка для окурков была подвешена к перилам.

Обернувшись, он увидел Алоиса - тот стоял в дверях люстровой комнаты, ждал, чтобы кивнуть.

Кивнул.

Анна и Регина ставили на стол чайник, вазу с конфетами, тарелки, чашки, блюдца. Анна торопилась, дважды глянула на часы. Что-то похожее на обиду шевельнулось в душе Скачкова. Никому он тут не был нужен. Он прошел в красную комнату. Красная женщина поднялась ему навстречу.

– Ты мой, - сказала она.
– Ты им не верь. Они все врут. Совесть - это любовь. Я позвоню тебе. Я жду. Иди ко мне...
– Но в ее словах не было призыва, не было конкретности. Они были обращены к кому-то другому, но скорее всего эти слова означали прощание.

Скачков, кивая и жалко улыбаясь, вытолкался на площадку. Красная женщина вслед за ним не пошла. Она сгорала, освещенная красным торшером, словно ее принесли в жертву красному богу.

На площадке Скачков вытащил из кармана сигареты, но не закурил, а, зажав пачку в кулаке, помчался вниз. Он закурил только на улице, когда успокоилось дыхание. "Вот попал!" - хохотал он над собой, но хохотал, чтобы обмануть самого себя, а на самом деле душа его скулила. "Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной!" - восклицал он. А на самом-то деле душа его плакала по Алоису: ""Совесть - есть функция разума!" Во дают! Но какого черта тут делает Алоис? У него же было развито чувство юмора, он же нормальный мужик. Мы с ним были как братья..."