Шрифт:
– Ну, хотя бы оттаскать за уши?
– Не надо...
Докторша выпрямилась.
– Тётя Саша, следующего, - сказала она.
– А этого вон. Гоните.
Над Вандербулем нависла грозная санитарка. Она прижимала голые локти к могучим бокам.
Вандербуль отскочил к двери. И вдруг всхлипнул, и вдруг заорал:
– Это не по-советски! Мне нужно зуб рвать!
Герои смущённо кашляли где-то рядом.
Вандербуль вылетел в коридор. Санитарка поправила закатанные выше локтей рукава.
– Чтоб медицина здоровые зубы рвала? Иль здесь живодёрня?
– А если я очень хочу? Мне очень нужно.
– Иди хоти в другом месте. Следующий.
В кабинет влетела девица, с распухшей щекой.
Очередь поглядывала на Вандербуля с недоумением. Молчаливые заговорили:
– Тут сидишь, понимаешь. Время в обрез.
– Видно, драть некому.
– А ещё пионер.
Вокруг плакаты. На одном - человек со зубной щёткой. Мужественно красивый. Толстые буквы вокруг него кричат басом: "Берегите зубы!" Мужественный человек улыбается белой улыбкой. Он берёг свои зубы с детства.
На лестнице Вандербуля догнал старик.
– Слушай, хлопец, постой. Поздоровкаемся.
Старик посадил Вандербуля на скамейку. Вандербуль отвернулся.
– Ух же какой ты сердитый! К чему бы тебе здоровый зуб рвать?
– Для боли.
Старик обмяк, рассмеявшись. Смеялся он хрипло, и голос у него был хриплый, глухой. Звуки, наверно, застревали в густой бороде, теряли силу.
– А вы не смейтесь!
– выкрикнул Вандербуль.
– Сами не понимаете, а смеётесь.
– Чего же ж не понимать? Хоть и больная зубная боль, да не дюже смертельная.
– Смех скатывался со стариковой бороды, тёк по пиджаку, словно крупные капли дождя.
Вандербуль разозлился.
– А сами боитесь!
– закричал он.
– Стоите у двери.
Старик продолжал смеяться.
– Я же ж не боюсь. Я опасаюсь. Мне докторша тот зуб дёрнет, а я её крепким словом. Мне же ж неудобно. Вон какая культура вокруг. И докторша не виноватая, что у меня зуб сгнил.
– Кто вам поверит?
– сказал Вандербуль.
– Просто трусите и сказать не хотите.
Смех ушёл из глаз старика.
– Худо, когда не поверят.
– И добавил: - А боль от зуба обыкновенная.
Дверь в кабинет отворилась. В коридор вышла заплаканная девица, с распухшей щекой. Медленно, со ступеньки на ступеньку, двинулась вниз.
– Очередь!
– крикнула санитарка.
С белого дивана поднялся угрюмый мужчина. Старик сказал ему грустно:
– Я извиняюсь. Я теперь сам войду. Вы уж будьте настолько любезны, посидите ещё чуток.
* * *
Вандербуль позвонил своему товарищу Геньке. Генька распахнул дверь и потащил Вандербуля по тёмному коридору.
– Хочешь, я тебе электрический граммофон заведу?
– сказал в комнате.
– Серьёзная музыка успокаивает нервы.
Вандербуль посмотрел на него пустыми глазами.
– Не нужно. Меня из больницы прогнали.
Генька остановился с пластинкой в руке.
– Жалко.
Генька всё знал про боль. И никто не видел, как он плачет.
Сейчас он стоял перед Вандербулем, рассматривал граммофонную пластинку, словно она разбилась. Вандербуль тоже смотрел на эту пластинку, переминался с ноги на ногу. Генька вытер пластинку рукавом, поставил её в проигрыватель. В динамике загремели трубы, заверещали скрипки, рояль сыпал звуки, словно падала из шкафа посуда. Музыка была очень громкая, очень победная.
– Что делать?
– спросил Генька тихо.
Вандербуль уже знал: нужно сделать такое, чтобы люди пооткрывали рты от восхищения и чтобы смотрели на тебя, как на чудо.
* * *
– Позовём ребят, - сказал Вандербуль.
Пришли Лёшка Хвальба, Шурик Простокваша, девчонка Люциндра. Сидели на кухне.
– Я опущу руку в кипящую воду, - сказал Вандербуль.
– Кто будет считать до пяти?
У Лёшки обвисли уши. Люциндра вцепилась пальцами в табурет. Шурик проглотил слюну:
– Ты опустишь?
– Я.
Шурик забормотал быстро-быстро:
– Давай лучше завтра. Завтра суббота.
Генька, ни на кого не глядя, зажёг газ. Поставил на огонь кастрюлю с водой.
– Я буду считать, - медленно сказал Лёшка Хвальба.
Он встал, прислонился к стене, прилип к ней, как переводная картинка.
– Если человек хочет, пускай хоть застрелится.
Люциндра и Генька переглянулись и побледнели.
– Нетушки, - прошептала Люциндра.
Она повернулась к Лёшке, сказала со злостью: