– Я, Леон, - отвечает диспетчер.

– Привет, Леон. Не узнал тебя. Счастливым будешь. Слушай, что за суматоха там началась, когда мы взлетали?

Леон поворачивается и смотрит на Дайру. Тот отрицательно качает головой.

– Все в порядке, - говорит Леон.
– Недоразумение. Все в порядке.

Но голос его выдает немного.

– Значит, все хорошо?

– Хорошо. Все хорошо. Следующая связь в тринадцать сорок. Отбой. Говорит диспетчер и отодвигает зачем-то микрофон. На лбу у него выступил пот.

– Это мы поспешили, дорогой друг, - замечает Мальбейер.
– Как бы он не заподозрил чего-нибудь. Паника, это, знаете...

– Клятая война, - говорит диспетчер.

ДАЙРА

Он всем корпусом поворачивается к даме.

– Какой он был, импат, которого вы видели? Опишите.

– Ах, я не знаю. Эти вуалетки... стройный, высокий, очень-очень нервный. Очень. Я сразу подумала что...

– Как одет?

– М-м-ммм, - дама картинно заводит глаза, на щеках - красные пятна. Он был такой... в сером костюме... ботинки лакированные, глухой серый костюм, с горлом... что-то парикмахерское, а вуалетка - ничего особенного, шлем такой рогатый, знаете? Костюм расстегнут. Жарко. Но он был вообще очень растрепан и неопрятен.

– Что значит "неопрятен"?

– Ногти, - улыбается дама.
– Длинные грязные ногти. Спутанные волосы. Из-под шлема. Все неприлажено, будто не его. А что теперь будет с Элен?

– С кем?

– С моей сестрой, Элен. Она тоже этим рейсом. Ей, правда, не в сам Рамс, но...

– Уведите ее, - говорит Дайра.
– Мешает.

– Нет, вы мне скажите!
– взвизгивает дама, но скаф бесцеремонно уволакивает ее за дверь, и Дайра кричит вслед:

– Я не знаю, что с ними будет!

СЕНТАУРИ

Женщина слабо охала, повиснув на руках конвоиров. Без вуалетки - она оставила вуалетку в осмотровой, - она казалась неодетой.

Сентаури шел метрах в полутора позади конвоя.

– Хаяни, постой. Пару слов.

А Хаяни, будто только и ждал этого, послушно повернулся и сделал два шага к приятелю.

– Хаяни... Послушай, дружище. Ты... не из-за того, что я сегодня... Не из-за меня, нет?

– Нет, - ответил Хаяни, с нетерпением ждущий первых симптомов.

– А... почему тогда?

Хаяни отвернулся.

– Да так просто. Мечтал я, понимаешь, всю жизнь - хоть на час гением стать. Если так не получается.

– Гением?
– недоверчиво переспросил Сентаури.

– Ну да. Я знаю - смешно. Не могу я тебе объяснить.

Сентаури мотнул головой.

– Так ты... И только из-за этого? Да разве можно?

– Не знаю. Можно, наверное, - глаза у Хаяни огромные, нос тонкий и длинный, и вдохновение, которого никогда не бывало раньше.
– Что же, прощай, Сент?

Хаяни пошел к фургону, а в спину ему:

– Но ты же врешь, все врешь, ну скажи, что ты врешь!

КИНСТЕР

В последние минуты жизни Томеш уже знал главное - что такое чистое импато, и решил одарить им всех пассажиров, а им казалось, что он хочет их уничтожить. Томеш летал по салону и снимал со всех шлемвуалы, одним касанием, чтобы заразить их и принести им счастье, о котором сам уже и мечтать не мог, а они кричали от ужаса, они не хотели такого счастья.

Закончив в салонах, Томеш помчался к пилоту.

ДАЙРА

Только что увели даму, которая, похоже, видела Кинстера. Дайра сидит, подперев щеку рукой, неестественно бледен. Мальбейер склонился над диспетчером (Леоном), но смотрит на Дайру. Остальные негромко переговариваются. Стоят, замерли, затишье, даже файтинг умолк. Жужжит телетайп, устали глаза, щиплет. Потом резко распахивается дверь и входит Сентаури.

– Только что...
– трагически начинает он.

– Тихо!
– неожиданно для всех рявкает Мальбейер и снова по залу разносятся шипение и рев.

– Ну!
– кричит Дайра и встает со стула.

– Триста пятый, слушаю вас! Триста пятый!

– Что там еще?
– говорит Мальбейер.

– Дали вызов и молчат, - виновато отвечает Леон.
– Смотрите!
– он тычет пальцем в экран.
– Меняют курс.

– А Хаяни покончил с собой, - как бы между прочим сообщает Сентаури, курчавый, вульгарный вестник.

Дайра беспомощно бросает взгляд в его сторону, и снова к диспетчеру.

– Что же нам теперь - всю страну на ноги поднимать из-за одного импата!
– стонет он.