На Кубани доказала свою правоту новая тактика воздушного боя, разработанная и внедренная в жизнь Покрышкиным. Но, как говорится, любой тактике нужна еще и практика. И о ней мне однажды очень хорошо рассказал наш близкий друг Герой Советского Союза Николай Леонтьевич Трофимов:

–  Самое трудное и опасное Александр Иванович всегда брал на себя. Видишь ли, группу самолетов как у нас, так и у врага, всегда ведет самый опытный летчик. Вот их-то, ведущих, и брал на себя Покрышкин. А что значит идти в атаку, скажем, на ведущего бомбардировщика? Это значит, что по тебе бьют все пушки и пулеметы "юнкерсов" - они защищают своего ведущего. Кроме того, по тебе бьют пушки и пулеметы вражеских истребителей - они прикрывают своих бомберов. А с земли вражеские зенитчики ставят в это время огневой заслон. Так что в момент атаки на ведущего ежесекундно в истребитель выпускается до полутора тысяч снарядов и пуль.

Наш БАО расположился наконец близ Старой Станицы, неподалеку от Миллерово, - большого и важного с военной точки зрения населенного пункта. Здесь был крупный железнодорожный узел, и гитлеровцы, с присущей им методичностью, ежедневно с рассвета до темна бомбили его.

Эти бомбежки напомнили мне кошмарный случай, происшедший летом 1942 года на станции Котельниково. У самого железнодорожного вокзала в трех заново побеленных трехэтажных зданиях разместили эвакогоспиталь. Конечно, для транспортировки раненых выбор места был удачным, а вот с точки зрения безопасности от воздушных налетов... Вся надежда - на огромные красные кресты, нарисованные на крышах зданий. Эти-то кресты, скорее всего, послужили целью для фашистских летчиков.

Непосредственного отношения к госпиталю мы не имели. Но когда после одной особенно жестокой бомбежки на его территории услышали крики и стоны, не раздумывая, бросились на помощь.

Тяжелая бомба попала точно в центр среднего здания госпиталя. И ничего страшнее увиденного там нам не приходилось видеть никогда.

В живых остались лишь те, кто находился в угловых помещениях здания. Кругом изуродованные тела. Крики, стоны, мольбы уцелевших о спасении. До самого вечера мы вместе с работниками госпиталя вытаскивали из развалин уцелевших, оказывали первую помощь еще нуждавшимся в ней. К себе вернулись за полночь, подавленные, уставшие, перепачканные в крови и пыли.

Там же, в Котельниково, во время другой бомбежки на подворье, где мы стояли, упало десятка два бомб - "лягушек", как их называли на фронте. Они были небольшими по размеру. Падая и ударяясь о землю, "лягушки" подскакивали и разрывались в воздухе, поражая все вокруг осколками.

Во время бомбежки кто-то крикнул:

–  Бежим в погреб!

Он был зацементирован, но от взрыва каждой бомбы потолок трескался, и в погреб струйками сыпался песок. Сидеть здесь мне почему-то показалось еще страшнее.

–  Ты как хочешь, - крикнула я моей подруге Тае, - а я не хочу погибать в этой яме. Пусть меня лучше убьют там, на улице. - И побежала вверх по ступенькам. Таисия кинулась вслед за мной с криком:

–  Остановись! Что ты делаешь?!

В тот самый момент, когда, открыв дверь, я уже занесла ногу, чтобы шагнуть за порог, она схватила меня сзади за гимнастерку и дернула на себя. И тут же в косяк двери вонзился внушительного размера осколок! Не задержи меня Тая, я в лучшем случае осталась бы калекой.

Как и в Котельниково, в Старой Станице редкий день выдавался без бомбежек, и работы у нас, медиков, хватало. Но как ни уставала я физически, еще мучительнее была постоянная тревога за Сашу и ожидание от него хотя бы коротенькой весточки. В свое время в Манасе я его убеждала почаще писать матери, хотя бы всего два слова: "Жив, здоров". Теперь и мне самой ничего от него, кроме этих двух слов, не нужно!

24 мая 1943 года мы были заняты своей обычной работой. Обслуживали летчиков-штурмовиков. То и дело возвращались с задания прошитые пулеметной очередью Ил-2 и к нам доставляли раненых пилотов. В те дни они вылетали на штурмовку в район Миллерово. Фронтовики знают, какие жестокие бои шли там!

Вдруг появляется в амбулатории наш доктор Дехтярь и обращается ко мне:

–  Девочка (ему было уже под пятьдесят, и он всех нас, включая его ровесницу повариху Катю, называл девочками), выйди скорее, я тебе что-то скажу.

Закончив перевязку, я выскочила на крыльцо, подумав, что опять привезли раненых. Посмотрела вокруг - никого. Уже собралась вернуться обратно, как вдруг заметила справа группу людей: начсанслужбы 59-го района авиабазирования полковник Арцимович, медсестра Вера, доктор Дехтярь и с ними какой-то летчик в наброшенном на плечи реглане. Стоит, повернувшись ко мне спиной. Смотрю на него и боюсь поверить...

Но вот летчик оборачивается и... мой Саша! Забыв обо всем, бросилась к нему. Потом, когда мы остались вдвоем, он шутливо заметил, что не ожидал от меня такой прыти.

–  Ты почему не писал? - не сдержалась я от упрека.

–  Родная моя, если бы ты знала, как я сам ждал твоих писем. Почтальон к нам в эскадрилью уже заходить боялся, так я его замучил. Но адрес-то ваш все время менялся. Идут где-то мои письма к тебе.

Кстати, именно в этот день мне принесли его первое письмо, в котором он поздравлял меня с Новым 1943 годом! Мы так смеялись и радовались.