Я провел свое детство в маленьком городишке на берегу Черного моря. А о чем же мечтать, как не о путешествиях, если рядом, совсем рядом море? В теплые и тихие дни все было наполнено его острым и сильным дыханием. В этом дыхании запах водорослей и запах морской соли и еще чего-то, что присуще только морю, что рождено его жизнью и жизнью бесчисленных его обитателей. Осенью, в конце сентября, начинало море свой неумолчный шум, спокойный и грозный, чтобы вдруг будто застыть прохладным утром, застыть недвижно одной прозрачной глыбой, гладкой, как зеркало, чистой, как кристалл.

Далекая коса у горизонта спасала бухту от сильных штормов, каменистые островки сдерживали волны, дробили их; могучие и свободные, плясали волны за косой, будто хотели с размаху перепрыгнуть клочок земли, что оказался на их пути, но к берегу неслись ровными пенящимися рядами, постепенно теряя силу на длинной прибрежной отмели.

Моими первыми игрушками были разноцветные, похожие на искусно сделанные веера ракушки, в тонких лучистых морщинках с одной стороны и блестящей гладкой чашечкой с другрй. С косы рыбаки привозили длинные и ровные «дамские пальчики» — ракушки удивительной прозрачной белизны. В песчаном берегу, в вырытых ямках сразу же собиралась вода, а когда песок оседал^ я пускал туда тонкую рыбу-иглу и забавных рачков-отшельников, и тогда у меня было свое море, я даже забывал за играми, что настоящее море шумело на расстоянии шага от моей маленькой лужицы.

Однажды во двор соседнего санатория привезли громадного осетра. При мне ему вспороли брюхо — и полился в таз поток черных икряных бусинок. Меня особенно поразила толщина кожи, усеянной большими темными ромбами чешуи. Было что-то общее между величественным осетром и моей собственной скромной добычей — рыбой-иглой. И больше никогда я не ловил «иголок» и ссорился, когда кто-нибудь из мальчиков ловил их при мне. Я доказывал им, что из этих «иголок» вырастут большие осетры, с толстой кожей, как у слона. Я завидовал этому осетру. Как мне хотелось быть таким же большим и уходить в море — туда, куда никто из самых смелых рыбаков не отважится зайти! В мечтах я был таким сильным, что рвал рыбачьи сети и одним ударом могучего хвоста разбивал рыбачьи лодки.

С июня в бухте появлялись медузы. Я нисколько их не боялся, десятками вытаскивал на берег, стараясь изловить самую большую, какую только было возможно. С открытыми глазами нырял к желтому дну, преследуя какой-нибудь огромный, отливающий синевой, прозрачный колокол. Щупальца плывущих медуз казались прозрачными гроздьями, наполненными каким-то целительным соком. Я много раз видел женщин, что приходили из соседних деревень, а иногда и приезжали издалека; часами они сидели на берегу и то и дело кричали:

— Мальчик, поймай медузу!

Им было трудно ходить. Сидя на песке, они прикладывали вялые и безжизненные чаши медуз к коленям и терпеливо чего-то ждали, безразлично вглядываясь в сверкающее море.

Однажды я понял, что море вовсе не так безобидно, как мне казалось. Легкие ожоги от возни с медузами никогда не доставляли мне особенного беспокойства, но как-то осенью я встретил своих товарищей — было мне тогда лет шесть. Вооружившись обломками весел, они направлялись к берегу «бить медуз», как они мне сказали. За темной полоской водорослей и прямо на берегу белой пеной распластались тысячи медуз. Осенний ветер пригнал их к берегу, и они лежали беспомощные и неподвижные. С размаху я ударил веслом, потом 'еще и еще… Вокруг меня бегали такие же, как и я, мальчишки, раздавались воинственные крики, а я, поддавшись общему настроению, все бил и бил по скользким белым колпачкам медуз, как вдруг — резкая боль в глазах, я вскрикнул так громко, что меня тотчас же окружили.

— Что с тобой? Что с тобой? — спрашивали меня. Но я мог только кричать от боли.

— Это ему медузий сок в глаза попал, — догадался кто-то. — Теперь слепой будет.

Эти слова так перепугали меня, что я сразу замолк. Гурьбой все направились к дому. Мать намочила тряпочку в растворе питьевой соды и, насильно отняв мои руки, которые я прижимал к глазам, стала промывать мне глаза. Боль стала утихать, потом прошла совсем. Кто-то из мальчишек позвал врача. Тот пришел, когда глаза уже не болели, и долго расспрашивал мою мать, как она догадалась промыть мне глаза содой.

— Я слышала, что в медузах содержится муравьиная кислота. Вот и решила нейтрализовать… — смущенно говорила мать. — Он так плакал, так плакал…

Доктор похвалил мою мать и ушел, а назавтра я поймал несколько муравьев и долго пробовал их языком. Они действительно были такими же жгучекислыми, как «медузий сок».

Однажды я подошел к морю под вечер. Солнце уже заходило, а на пустынном берегу стояла галдящая толпа мальчишек и какие-то женщины ловили купальником что-то, что запуталось в водорослях, сплошной каймой растущих у берега.

— Камбала! Там камбала! — кричали мальчишки.

Я тоже бросился в воду, прямо из-под ног одной из женщин выхватил что-то коричневое и плоское, ставшее сразу тяжелым на воздухе, бросил к берегу изо всех сил и удивился тому, с каким молчанием столпились вокруг этой «камбалы» женщины и мальчишки.

— Это не камбала, — тихо сказала одна из женщин. — Какой страшный.

Я подошел поближе. На влажной отмели треугольником распласталось большое темно-коричневое тело с длинным раздвоенным хвостом. Было что-то жуткое в, казалось, бездонных впадинах глаз, в порывистых подергиваниях упругого тела. А вокруг ноги одной из женщин расползалось темное пятно.