– Меня хотят на два месяца отправить С мамой в Италию!

Флёр опустила ресницы, чуть побледнела и прикусила губу.

– О! – сказала она.

Вот и все, но этого было довольно.

Это «О!» было как быстро отдёрнутая рука в фехтовании при подготовке к неожиданному выпаду. Выпад тотчас последовал.

– Ты должен ехать!

– Ехать? – повторил Джон придушенным голосом.

– Конечно!

– Но – на два месяца! Это ужасно!

– Нет, – сказала Флёр, – на полтора. Ты меня тем временем забудешь. Мы встретимся в Национальной галерее на следующий день после вашего приезда.

Джон засмеялся.

– А что, если ты забудешь меня? – пробормотал он под грохот колёс.

Флёр покачала головой.

– Какой-нибудь другой мерзавец… – проговорил Джон.

Она носком придавила ему ногу.

– Никаких других мерзавцев! – сказала она, поднимая «Зеркало дамы».

Поезд остановился; двое попутчиков сошли, вошёл один новый.

– «Я умру, – думал Джон, – если мы так и не останемся одни».

Поезд покатил дальше. Флёр опять наклонилась вперёд.

– Я ни за что не отступлю, – сказала она, – а ты?

Джон горячо тряхнул головой.

– Никогда! – воскликнул он. – Ты будешь мне писать?

– Нет. Но ты можешь писать мне – в мой клуб.

У неё свой клуб… – удивительная девушка!

– Ты пробовала нажать на Холли? – прошептал он.

– Да, но ничего не выведала. Я боялась нажимать слишком сильно.

– Что бы это могло быть? – воскликнул Джон.

– Что бы ни было, я узнаю.

Последовало долгое молчание, которое нарушила, наконец Флёр:

– Мэйденхед, держись. Джон!

Поезд остановился. Единственный попутчик вышел. Флёр опустила штору на окне.

– Живо! – сказала она. – Смотри в своё окно! Сделай самое зверское лицо, какое только можешь.

Джон раздул ноздри и нахмурился; он отроду, кажется, так не хмурился! Одна старая дама отступила, другая – молоденькая – взялась за ручку двери. Ручка повернулась, но дверь не подалась. Поезд тронулся, молодая дама бросилась к другому вагону.

– Какое счастье! – воскликнул Джон. – Замок заупрямился.

– Да, – сказала Флёр, – я придержала дверь.

Поезд шёл. Джон упал на колени.

– Следи за дверью в коридор, – прошептала Флёр, – и живо!

Их губы встретились. И хотя поцелуй длился всего каких-нибудь десять секунд, душа Джона покинула его тело и унеслась в такую даль, что когда он снова сидел против этой спокойной и сдержанной девицы, он был бледен как смерть. Он услышал её вздох, и этот звук показался ему самой дорогою вестью – чудесным признанием, что он кое-что значит для неё.

– Шесть недель совсем не долго, – сказала она, – а тебе нетрудно будет свести поездку к шести неделям: – надо только не терять голову, когда будешь там, и делать вид, что не думаешь обо мне.

Джон обомлел.

– Как ты не понимаешь, Джон! Их необходимо в этом убедить. Если мы не исправимся к твоему приезду, они оставят свои причуды. Жаль только, что вы едете в Италию, а не в Испанию. В Мадриде на картине Гойи есть девушка, папа говорит, что она похожа на меня. Но она совсем не похожа – я знаю, у нас есть копия с неё.

Для Джона это было словно луч солнца, пробившийся сквозь туман.

– Мы поедем в Испанию, – сказал он. – Мама не станет возражать, она никогда не была в Испании. А мой отец очень высокого мнения о Гойе.

– Ах да, ведь он художник?

– Он пишет только акварелью, – честно признался Джон.

– Когда мы приедем в Рэдинг, Джон, ты выйдешь первым и подождёшь меня у Кэвершемского шлюза. Я отправлю машину домой, и мы пойдём пешком по дорожке вдоль реки.

Джон в знак благодарности поймал её руку, и они сидели молча, забыв о мире и одним глазом косясь на коридор. Но поезд бежал, казалось, с удвоенной скоростью, и шум его почти заглушало бурное дыхание Джона.

– Подъезжаем, – сказала Флёр. – Береговая дорожка возмутительно открытая. Ещё разок! О, Джон, не забывай меня!

Джон ответил поцелуем. И вскоре можно было видеть, как разгорячённого вида юноша выскочил из вагона и торопливо зашагал по платформе, шаря по карманам в поисках билета.

Когда наконец Флёр догнала его на берегу, немного дальше Кэвершемского шлюза, он сделал над собой усилие и привёл себя в относительное равновесие. Если разлука неизбежна, что ж, он не будет устраивать сцен. Ветер с ясной реки переворачивал наизнанку листья ракит, и они серебрились на солнце и провожали двух заговорщиков слабым шелестом.