***

Российские театры относились к Горенштейну с гораздо большим доверием, чем российские издательства, и охотно ставили его пьесы.

Время от времени доходили слухи, что, вот, еще один периферийный театр в России ставит его пьесу (это были, в основном, пьесы на исторические темы), скрывая это от Горенштейна, чтобы не платить гонорара. Он, порой, делал вид, что сердится. Подобно тому, как Афанасий Иванович пугал Пульхерию Ивановну, что уйдет на войну, так же и Горенштейн вдруг заявлял, что уезжает, скажем, в Ярославль. "Как заявлюсь там в Ярославском театре..." На самом деле ему даже нравилось что Ярославский театр из-за финансовых затруднений вынужден идти на обман, чтобы поставить на своей сцене его пьесу.

А вот в отношениях с Александринским театром в Петербурге - даже и лиризм, и поэзия:

"Уважаемый господин Горенштейн! Направляем Вам текст договора на постановку Вашей пьесы "Детоубийца" в Александринском театре. Для нас большая честь, что столь глубокое и масштабное произведение, созданное в наши дни, появится в афише старейшего Российского театра, где состоялись премьеры почти всех произведений русской классики - от Сумарокова до Чехова. Весь коллектив театра вдохновлен этой принципиальной для нас работой. Участники спектакля кланяются Вам и благодарят за то, что им довелось работать со столь интересным и волнующих многих материалом. Мы надеемся на наше дальнейшее сотрудничество и хотим, чтобы Вы знали, что двери Александринского театра всегда открыты для Вас и для Ваших новых произведений. Мы постарались максимально (насколько сегодня позволяет финансовое положение нашего театра) учесть Ваши интересы. Очень прошу Вас сообщить Ваш адрес и реквизиты банка, на который будет перечисляться Ваш гонорар...

С глубоким уважением, Дирекор театра Г. А. Сащенко, зам. дир. по научно-лит. части Чепуров Александр Анатольевич."*

______________

* Письмо от 22 сентября 1997.

А вот ответ Фридриха на послание Александринки:

"Директору театра Георгию Александровичу Сащенко, Заместителю директора по научной и литературной части Александру Анатольевичу Чепурову, режиссеру Александру Владимировичу Галибину и всем Александрийцам.

Уважаемые дамы и господа! С радостью, верой и вдохновением ожидаю премьеры моей пьесы о Петре Первом в вашем чудном городе Петра и в вашем чудном Александринском театре, который издавна был домом для святых имен русской и мировой культуры. Замечательно сказал о Петре Первом Герцен: "Он разорвал покров таинственности, окутывающий царскую особу и с отвращением отбросил от себя византийские обноски. Петр I предстает перед своим народом словно простой смертный! Петр Великий был первой свободной личностью в России".

Эти герценовские мысли очень близки пушкинскому взгляду на Петра государя-революционера. В своей работе я старался следовать именно такому пониманию Петра - детоубийцы. Жестокость сыноубийства - трагический протест мертвому духу и мертвым душам российской истории.

Такого Петра - медного и телесного - хотел бы я увидеть на сцене и буду молиться за наш общий успех.

Фридрих Горенштейн."

В 20-х числах декабря 2001 года, за два месяца до смерти, Горенштейн был в Малом театре в Москве, на премьере спектакля "Царь Петр и Алексей", также поставленного по его пьесе "Детоубийца". Брат Натальи Дамм (о ней расскажу ниже) Виктор Тягунов, тот самый, который хлопотал потом в Москве об архиве Горенштейна (об этом тоже ниже) сфотографировал тогда в театре Горенштейна. Это последние фотографии писателя.

11. "Луковица Горенштейна"

Так случилось, что в 1964 году я не прочитала "Дома с башенкой". Может, была еще очень молода? Хотя нет же. Напичканная всемирной классикой, французскими и английскими романами, влюбленная в Диккенса, Гюго, Скотта и во всех остальных старых романистов, я все же втянулась в водоворот событий и восторгов хрущевской перестройки. Разумеется, и Солженицына и Бродского читала и, как все, восхищалась. И даже побывала (как все) у гроба Ахматовой 10 марта 1966 года - меня ошарашенную, потащили туда на похороны однокурсницы. Помню, что в первых рядах была Таня Латаева, очень трогательная "литературная" девочка, она держала меня за руку, объясняя, как это важно и судьбоносно. Она была права - это было поистине судьбоносно.

Когда же Владимир Георгиевич Маранцман повез нас всех в Ясную Поляну к могиле Толстого, то уже я вынуждена была держать Таню Латаеву за руку: с ней случилось что-то вроде шока - могила Толстого без памятника со свежим холмиком, поросшим молодой травой, производила впечатление недавнего захоронения. Вид скромного могильного холмика удивитильном образом "придвинул" к нам Толстого. Все эти вехи нашей молодости западали в душу, оставляли след навсегда, но только вряд ли подготавливали нас к полной катаклизмов жизни в будущем.

А "Дома с башенкой" нет в моей литературной молодости. Между тем, "передовая" молодежь, которая была немногим старше нас, прочитала рассказ с большим вниманием. И запомнила его навсегда.

Театральный режиссер, ленинградец Борис Ротенштейн (он сейчас ставит в барселонской Фойе Олби, Ионеску, Гибсона, Пинтера, Мрожека на испанском и каталонском языках) помнит талантливой памятью свое впечатление от рассказа. Когда мы однажды с Ротенштейном зашли к Горенштейну, он рассказал писателю о своем потрясении от рассказа и о том, как всю остальную жизнь он помнил его и недоумевал, как же автор такого уровня мгновенно исчез из литературной жизни. "Именно в "Юности", - говорил он, - возникали тогда новые имена. Там мы познакомились с молодыми Борисом Балтером, Василием Аксеновым, Анатолием Гладковым. Остальные - толстые журналы - отставали от "Юности", запаздывали. Помню фотографию достаточно еще молодого человека и на левой стороне разворота, картинку в пол-листа с укутанным в зимнюю одежду мальчиком, и рядом - текст. Рассказ не соответствовал фотографии молодого автора с незнакомой фамилией. Это был по существу рассказ взрослого, зрелого, сформировавшегося писателя, который сразу засел в памяти как тот, от которого надо что-то ожидать. Я хочу читать, что он еще напишет. Шли годы, иногда я вспоминал рассказ и думал: "А вот этот, который написал тот рассказ - где он?" Понятно, Дудинцев - первая ласточка свободы опубликовавший в 1957 году в "Новом мире" роман "Не хлебом единым", исчез, потому что произошел политический скандал. Этот же автор исчез тихо. Спустя много лет я, наконец, увидел его фамилию в титрах фильма Тарковского "Солярис" и подумал: "Ну, наконец, вот он!"

Сейчас я думаю: как тяжело было слушать это Горенштейну. Ротенштейн (Горенштейна забавляло созвучие фамилий) прочитал одну из сцен из "Хроник времен Ивана Грозного", опубликованную в нашем журнале (она называлась "На крестцах"*) и этим окончательно покорил писателя. Помню, как они развеселились и рассказывали анекдоты. И Горенштейн согласился прочитать что-то из своих бурлесков, которые он читал разухабисто, хулиганисто "Выступление ветерана Октябрьской революции перед комсомольцами":

______________