Остановившись у солидной двери с табличкой, гласившей: «Главный редактор Кочетков М.Ю.», Леня толкнул дверь и вошел внутрь. Кабинет был пуст.

– Присаживайтесь, – он кивнул на стоявшие вдоль стены стулья, а сам принялся расхаживать от двери к окну. Вскоре в кабинет вошел высокий подтянутый господин, я почему-то сразу поняла, что это и есть Лёнин брат, хотя внешнего сходства меж ними не было практически никакого.

– Вот, Вадь, – Лёня устало махнул рукой в нашу сторону, – я сделал все, что мог.

– Угу, – Вадя мельком взглянул на нас спокойными светло-карими глазами и развернулся к Лёне. – Точно пустой?

– Твои же звонили, они и сказали, – пожал плечами Леонид. – А они не могли взять?

Вадим отрицательно качнул головой.

– Мы тоже не брали! – выпалила Тая. – Клянусь вам!

Вадя снова мельком глянул в нашу сторону, но этого мимолетного взгляда хватило, чтобы сразу расхотелось клясться в чем бы то ни было, причем всем троим.

– А что старуха?

– А ничего, – развел руками Леонид, – чего взять с дурной бабки?

Вадим молчал с добрую минуту. Было видно, что этот человек очень устал, долго не спал… и вообще, что-то мне всех было жалко, уж не признак ли это нервного расстройства?

– Подумать надо, – изрек Вадим, – а этих вниз пока давай, потом порешаем.

Таино лицо вытянулось, а я хоть и вздрогнула, но спокойствие сохранила. В кипах дурацких писем, приходивших в нашу редакцию, малограмотные читатели желтушной прессы, зачастую вместо слова «решим» использовали «порешаем». Хотелось надеяться, что Вадим тоже имел в виду именно это безобидное слово.

Вадим остался в кабинете, а мы, в сопровождении Леонида, вышли в коридор и направились, почему-то в противоположную от лестницы сторону. В конце коридора Лёня свернул в совершенно неприметный крошечный закуток и спустился на ступеньку вниз. Последовав его примеру, мы оказались перед лифтом. Его двери открылись, мы втиснулись в тесную кабину, и Лёня нажал одну единственную кнопку на панели. Ехали молча, Тая все время сверлила взглядом эту одну единственную кнопку и ее глаза постепенно снова начинали походить на глаза нервного оборотня.

Кабина мягко остановилась, двери открылись, и нашим взорам предстали складские помещения, заваленные ящиками, коробками и упаковками с отпечатанными книгами. Петляли мы по этим, тоже вполне мирным подвалам довольно долго, затем Лёня остановился у совершенно ровной, выкрашенной масляной краской стены, наклонился к плинтусу (зачем в подвале плинтуса?), и в стене вдруг раскрылась узкая дверь. После тайника в пузане, выполненного без единого зазора, мы с Таей не удивились, Влад же, казалось, вообще ни на что не реагировал и двигался как сомнамбула, под гнетом горя, что оказался предателем и подставил своих лучших друзей. Лёня по очереди впихнул нас всех в дверной проем и следом протиснулся сам. Мы снова оказались на лестнице, но на этот раз стали подниматься наверх. Поднимались до тех пор, пока не уперлись в железную дверь. Лёня открыл ее и приглашающе махнул рукой. Войдя внутрь, я застыла, раскрыв рот. Передо мной была самая настоящая тюрьма на восемь камер, частная тюрьма в центре Москвы! Камеры были сделаны по западному образцу – двери не глухие, а сплошь из решеток.

– Идемте, – Лёня деловито направился вглубь по проходу между камерами. Проходя, я заметила в одной из них рыжеволосую девушку, без движения сидящую на кровати. Бедная Шура Бенедиктова, сколько же она тут мается?

Лёня не стал нас рассовывать по разным клеткам, запихнул всех в одну, запер дверь и, пробормотав нечто вроде: «мне на самом деле жаль, но вы же должны понять», удалился. Как только стихли его шаги, Тая набросилась на Влада с кулаками. Чтобы она и меня случайно не задела, я отошла к входной решетке с отверстием для тарелки с едой и попыталась рассмотреть камеру Шуры. Просматривалась она плохо.

– Гад! Сволочь! Йуда! – раздавалось за моей спиной и сопровождалось то увесистыми тумаками, то звонкими пощечинами. Влад молча сносил не совсем заслуженную экзекуцию.

– Шура, – свистящим шепотом произнесла я, и огляделась, не появился ли какой-нибудь надсмотрщик. Никого.

– Шура! – уже громче крикнула я. – Бенедиктова! Да заткнитесь вы! – обернулась я к остальным заключенным. Тая перестала дубасить Влада и замерла, тяжело дыша. Влад сразу же ретировался на единственную в камере кровать и засел в самый дальний угол.

– Шура! – снова крикнула я. – Шура, ты меня слышишь?

– Слышу, – в дальней камере мелькнул рыжий всполох. – Вы кто?

– Твои друзья! И, так сказать, товарищи по несчастью!

– Мы знаем Тенгиза! – подскочила к решетке Тая. – Он твой жених, да?

– Прекрати, – я отпихнула ее к стене. – Ничего мы его не знаем, хватит врать! И не твое дело…

– Когда вы его видели? – голос Шуры прозвучал ужасающе громко, и я подумала, что сейчас сюда точно сбежится народ. – Он жив? Как папа? С ним все в порядке?