где они?
– мельком подумал Безобразов

где каждый из них по отдельности?
– растревожился он

где они все?
– терзался он

где ВООБЩЕ ВСЁ?
– взвыл одинокий Безобразов

НО ЛИШЬ ЭХО БЫЛО ЕМУ ОТВЕТОМ

6.1. А ПОЧЕМУ ЭТО ОН БЫЛ ОДИНОКИЙ? А потому, что нельзя было сказать, что Безобразов был женат, но и сказать, что он не женат, тоже нельзя было. Его жена, с которой они прожили в мире и согласии более двадцати пяти лет, существо слабое и субтильное, не вынесло перестройки и целиком ударилось в мистику: молилось с утра и до вечера, посещало больных в богадельнях, помогало миссионеру-эфиопу кормить из огромного котла бомжей в той самой церкви, что расположена около московской площади "трех вокзалов", копило деньги на поездку в Лхасу и на посещение Гроба Господня в Иерусалиме. Дети их, получившие образование еще в СССР, разъехались по белу свету в поисках счастья и, очевидно, его нашли, ибо лишь изредка посылали родителям открытки - кто из Амстердама, а кто и вообще из Южной Африки, иногда передавали "с оказией" подарки, два раза - деньги. Разве это не одиночество? Но Безобразов по-прежнему любил и не осуждал жену, потому что и сам верил в Бога, как верит в него всякий русский человек, вне зависимости от того, держит он на Пасху казенную свечечку в упомянутом Елоховском соборе или совсем наоборот. Любила ли его жена, я не знаю.

6.2. Медленно едучи велосипедом стен крепостных города Висбю мимо, что сохранилися в respectable состоянии со времен тех аж до средневековья (башни квадратными были тогда, а не круглыми вовсе, как стали потом, когда полетели военные ядра), и размышляя о Духе, а также Материи (белая чайка царит над просторами плотного моря. Где Души?), зрея, как голая женская плоть расползлася вдоль пляжу, а также мужская (камни валунные россыпью в воду уходят, водоросли шевелятся), я вдруг почувствовал вонь, что по-английскому stink'ом зовется (английский вот столько лет тщетно я изучаю). Сразу не понял природы такого явленья, думал - сортир (shame on you тебе, Швеции чинной!), но лишь потом устыдился и сам, а пред этим вдруг вспомнил - жаркое лето того, пятьдесят и какого-то года. Мы в Красноярске живем, городе К., который на реке Е. расположен, вечно текущей ко льдам Ледовитого, вишь, океана с островом Диксон, куда добирались фашисты во время Second'a War (First and Last между Stalin и Hitler), да не добрались, уехали прочь в субмаринах. Yellow, yellow, yellow (памяти битлов). Папочка мой, водку зря потребляя, рано в могилу сошел, когда был я подростком, ну а в тот день маме сказал, что "с ребенком я рыбу ловить собираюсь". Было до смерти ему еще 5, ну а мне-то исполнилось 10 (наверное, точно сейчас и не вспомню). Мама смеялась довольная, что протрезвленье настало и осознанье, что надобно жить по-иному. Денег скопить, вдруг получена будет квартира, а то - в коммуналке (дом деревянный, closet во дворе, стыло зимою, мухи навозные летом лезут в окрошку). Рада-радешенька, нам приготовила в путь бутерброды с колбаской, утром на зорьке решили мы рано подняться. С вечера папа не пил, распрекрасная радость. Ночь миновала, восток заалел, как у Мао Цзэдуна, холодно, зябко, роса, ноги в сандальях. И пионерского галстука нет, не пошел бы он в end sl. В том-то году коммуняки свою fucking power-station еще не соорудили на реке Е., в городе К., что издревле славилась рыбой таймень и стерлядкой. Впрочем, я не был рыбак и папаша мой не был. Так... даже хоббием назвать вряд ли имею я право. Вот почему столь рельефно запомнилось мне это диво, что на заре мы идем, придорожную пыль загребая. Через поселок, который зачем, почему, непонятно, местные люди грозным Кронштадтом прозвали. Сами же вечно ходили, блатные, в наколках и "лондонках"-кепках, типа "букле", не "восьмиклинки", другое. Ясно, сидели в тюрьме, но оттуда всегда возвращались, быстро старели и фиксами ярко блистали. Скот разводили, пастух свое тощее стадо гнал вот как раз нам навстречу под стены кладбища с церковью Троицкой, что ль, разрешенной большевиками. Там и по сей день могила и папы, и мамы. Жалко мне плакать сейчас, да, пожалуй, и поздно. Thank you, товарищи, что не сравняли кладбище, sones of the bitch-revolution. "Ведь здесь ДЕКАБРИСТЫ лежат", кто-то вдруг вспомнил. Низ-зя!
– то ведь были предтечи счастия нашего в зрелом социализме perfectly. Надо же, позже чуть-чуть КУКУРУЗНИК (так называла all country Никиту Хрущева) сдуру вдруг отдал приказ, чтоб коров не держали, также свиней, кур-петухов еще можно. Скоро-де все в коммунизм попадем постоянно, незачем частную собственность холить, мешает прогрессу. Вспомнил. И вспомнил, что тут же ударила stink мине в ноздри. "Что это, папа?" "То, детка, пониже Кронштадту цельный мясной комбинат городского значенья. Бойнями вотще зовется, отсюда и запах гниенья, крови протухшей, кишок на дела не пошедших. Видишь, вороны кружат, падлом шурша перманентно? В устье реки Качи огромный отстойник. Мы тоже там червячков накопаем для ловли. Белый опарыш, что харьюсу будет любезен". Хариус - рыба сибирская, да, но при чем же здесь Висбю? Сразу спешу успокоить - помниhлось мне все из-за stink'y. Экологически безукоризненно шведское море, лодки советские только когда-то всплывали, сиречь the submarines, ну а теперь - водорослей мелких гниение, putrefactation всего лишь. Пусть будет стыдно тому, кто о Швеции плохо подумал, тот, знать, совок, и constantly лишь грезит о stink'e. Отповедь эту я сам себе дал, еду дальше. Велосипед только спицами мелко мелькает. Дивны пейзажи, деревья и травы, палатки цветные, коттеджи, bicycles and cars, известковые скалы (of Trias?), pentacles from Pagandom, виселица medieval, где шведы хорошие шведов преступных and enemies некогда строго казнили (нын-че в тюрьме, говорят, у них сладко сидеть, как цветку в икебане). I beg your

pardon, I am guest, I'm a stranger. Просто взгрустнулось солдату империи бывшей, верней - дезертиру. Папа, зачем ты так рано ушел, мы б с тобой, глядишь, все обсудили. Russian is enemy иль это чушь after death of Tzar Peter, a dad of the pavlicks morosov? After товарищ-madam Коллонтай Александра, когда-то дворянка? After ГУЛАГ, Holocaust, Hiroshima, Чернобыль? Помнил и ты ведь отца своего, он священник был на реке Е., но только пришли коммунисты и для порядку под лед долгогривого тут же спустили. Ты им служил в промежутке промежду запоем и смертью, чин получить возжелал, только не вышло - все пьянка. Иль совесть? Вечный покой, а пока мы идем с тобой дальше. Черви в наличье, поклевка, знать, будет удачной. Под Красным Яром с тобою мы расположились, visit card of Krasnoyarsk эта красная глина. Надо кончать, слезы застят глаза. Те блатные Кронштадта... их на собранье позвали для оглашенья указа Никиты. В зданье, представьте, все той же дирекции боен (щас на том месте сияет огнями проспектик и небоскреб новорусский Joint Venture LTD, а мне что за дело?). "Никита, матерь твою, бля, итита!" владельцы коров закричали со свиновладельцами вместе. Быстро их власть утишила, "пошли они солнцем палимы" (Некрасов), да после этого вскоре Никиту прогнали partaigenossen (что, впрочем, наверно, уже по-немецки). Что, впрочем, их есть коммунячее дело, не наше. Красное солнце восходит, шар против Красного Яра, свечение вод нестерпимо, как в Висбю во время заката. Папа седой, папа в гробу. Черви застят глаза. Невозможно. Надо кончать. Is it finish иль все же начало? Черви в наличье, поклевка, знать, будет удачной. Bellman (The bard of the XVIII) is singing, вполне современная песня. Hamlet с Эдипом, "blues brothers", на ложе, обнявшись, лежат земляничной поляны под солнцем. Ну и спасибо, спасибо. Godspeed, my little son. До свиданья. Пока. Не прощаюсь. God is the Father. The Father is Love, ты когда-нибудь это узнаешь.

6.3. Социалистическая Венгрия скорбит по поводу кончины товарища Яноша Кадара, политического деятеля, посвятившего всю свою долгую жизнь благу венгерского народа, делу социализма.

Почти 50 лет Янош Кадар, настоящее имя которого было Янош Черманек, а кличка в подпольном движении Смуглый, играл определяющую роль в политике и формировании общественного, политического и экономического облика Венгрии. В Венгрии он дал название эпохе - "эпоха Кадара". В обиход западных политиков, журналистов прочно вошло понятие "кадаризм" и еще "кадаровская модель общества", что значило - венгерская модель социализма.

Были в нем природная интеллигентность, чуткость, тактичность, хоть происходил он из простой семьи. В детстве жил в деревне. Помогал свинопасу, получая за труд сало, хлеб. И до конца жизни осталась у товарища Кадара крестьянская привычка по утрам завтракать хлебом с салом.

В его кабинете висела картина, подаренная советским художником. "В. И. Ленин за шахматами".

Был он арестован по клеветническому обвинению в 1951 году, но после смерти Сталина реабилитирован и вскоре занял высокие посты в партии, государстве.

"Кто не против нас, тот с нами" - этот лозунг Яноша Кадара объединял силы, заинтересованные в спокойной, счастливой жизни.

В письме румынских товарищей, в частности, было сказано, что в Венгрии искаженно представляются достигнутые Румынией результаты, политика румынской партии по национальному вопросу.

Коммунистическое движение Венгрии, партия коммунистов всегда стремились к поиску новых путей развития. В этом заключается важнейший опыт нашей семидесятилетней истории. Так было в годы подполья, в период между двумя мировыми войнами, после освобождения от фашизма, затем после контрреволюции 1956 года, когда реорганизованная партия преодолела сектантские, догматические ошибки и на основе ленинских норм партийной жизни возглавила борьбу за общественную консолидацию.

Так говорил Кадар.

Так говорил младший брат недружной советской семьи тов. Янош Кадар в 1988 году.

Ну и говорил, да и говорил. Нам-то что?

Контрреволюционный мятеж или народное восстание? Именно таким диапазоном понятий определялась в последние дни в Венгрии оценка событий 1956 года. Начало острой дискуссии, разделившей страну на два лагеря, положило выступление по венгерскому радио члена политбюро ЦК ВСРП, государственного министра ВНР Имре Пожгана, который заявил: "В 1956 году в Венгрии произошло народное восстание против олигархической и унижающей нацию формы господства".

3 марта 1919 года Бела Кун, которому было предъявлено обвинение в "преступлениях против республики", был переведен в пересыльную тюрьму, где ему, как и другим арестованным по сфабрикованному обвинению коммунистам, предоставили наконец статус политического заключенного. Понимался этот статус весьма либерально. Вскоре в камерах застрекотали пишущие машинки, писались статьи для "Красной газеты", регулярно собирался Центральный комитет. По личному заданию тов. Куна партийный курьер направился в Москву, чтобы сообщить Ленину об изменившейся ситуации.