– Пока, собственно, никаких.

– Странно, очень странно. Вы же целы-й день провели над делами.

– Когда идет речь о том, сидеть человеку в тюрьме или не сидеть, о времени рассуждать не приходится.

– Это, конечно, верно. Но неужели сам Дмитриев не произвел на вас отталкивающего впечатления?

– Откровенно говоря, нет.

– Явился в кигеле, колодки... Как он еще самих орденов не нацепил?

– Что ж, он эти награды получил не за то, что десятилетку с золотой медалью кончил.

Расторгуев нервно прикусил губу. Ах, товарищ майор, вы вон на что намекаете. Знакомые разговоры:

это он тебя защищал, давал тебе возможность учиться - и все тому подобное. Но смягчающим вину обстоятельством это все-таки не является.

– По-моему, товарищ майор, ордена права на убийство не дают.

– Не дают.

– А Дмитриев - убийца.

– Это ваше мнение?

– Убеждение. Я его обосновал в обвинительном заключении.

– Прокурор, кажется, что-то нелестное сказал по этому поводу? По-моему, зря. Заключение составлено совсем неплохо. Логично, так сказать, убедительно. Не считаться с ним нельзя.

– Серьезно?
– Расторгуев сразу утратил свою напускную снисходительность и превратился в обыкновенного юношу, которому очень приятно, когда его хвалит старший товарищ.

– Совершенно серьезно. Логичное, убедительное заключение. Если все подтвердится, я под ним обеими руками подпишусь.

– Что же может не подтвердиться?

– Так я еще не знаю. Кстати, мы, заговорившись, не прошли еще речкинской хаты-то?

– Нет, сейчас за углом - третий дом на левой стороне.

Изба Речкина, вернее, его тещи Полины Васильевны Кондратьевой, как и большинство русских изб, состояла из кухни и горницы. Кухня Орешкина не интересовала - событие, ради которого они пришли сюда, произошло в горнице.

Горница, большая с белыми стенами комната, была обставлена просто и добротно. Кровать с горой пышно взбитых подушек и непременным кружевным подзором, кокетливо высовывающим свои язычки из-под сатиновою стеганого одеяла; комод, уставленный безделушками и рамками с фотографиями; вдоль стола - две длинные лавки; на стене, противоположной кровати, небольшой посудный шкафчик. В стекле шкафчика, у самого верха, отверстие, от которого разбегаются сеточки трещин.

Орешкин, внимательно осматривавший стены у потолка, остановился возле шкафчика, указал на замеченное им отверстие.

– Это у вас с того дня?

Он спросил так, словно давно был уверен в существовании следа от дроби.

– С того.
– Полина Васильевна вспыхнула.

– Теперь чего ж плакать, мамаша, слезами горю не поможешь, рассудительно сказал Расторгуев.

– Послушайте, лейтенант, еще один вопрос. Когда вы поднимали труп, какая на нем была обувь?

– По-моему он был босой... или в носках... что-то не помню.

– Жалко... обстоятельство очень существенное.

– Не все ли равно - обутого человека застрелили или разутого. От этого ровно ничего не меняется, - пожал плечами Расторгуев.

– Самоубийцы, прежде чем выстрелить в себя из ружья, имеют привычку разуваться. Голыми пальцами, понимаете ли, удобнее нажимать курок. Притом как раз нижний - левого ствола. Полина Васильевна, когда увезли труп, вы носков около этого места не находили?

– Был один, как же... На пятке рваный еще. Катька тогда в больнице лежала, а меня покойничек-то просить стеснялся.

– Ну как, лейтенант, сделали вывод?

– Вы предполагаете, что мы имеем дело не с убийством, а...

– Ничего я не предполагаю. Так просто, к слову.

– Значит, я, по-вашему, неправильно вел дело?
– вспыхнул Расторгуев. Этого не может быть.

– Почему же. В нашей практике всякое случается.

Пойдемте-ка обратно. Дорогой и потолкуем.

Полина Васильевна, привыкшая, что все посетители подолгу ее расспрашивают, очень удивилась кратковременности визита Орешкина. Закрывая за ним дверь, она неодобрительно посмотрела на широкую майорскую спину. Пробормотав что-то вроде: "И поговорить-то требует...", она заспешила к соседке. В каждодневных разговорах с ней она припоминала все новые и новые подробности о Ванюшке, который был хотя и шалопутным, но все же зятем.

Едва они вышли на улицу, Расторгуев нетерпеливо заметил:

– Каким же путем вы пришли к выводу о том, что этот случай самоубийство? Кстати, предупреждаю:

я могу не согласиться с вашим заключением.

– Это уж ваше дело. Но вначале все же выслушайте. Пришел я к этому выводу путем самых заурядных размышлений. Вы вот убедили себя, что Дмитриев убийца, и давай подгонять факты. Ну сами подумайте: ведь для того, чтобы убивать, надо иметь причину. Человек - не козявка, ту придави, никто не спросит. А здесь, глядишь, и самого к стенке поставят. Так вот: убивать Речкина у Дмитриева никаких оснований не было... Постойте, постойте, имейте терпение выслушать...