— Странная ты молодежь, Эдик, — говорит Потапыч. — Не пойму я таких. Маешься, маешься, неужели заработать не умеешь?

— Не умею, Яков Потапыч, — делаю я вроде бы обезоруживающий ход, научите.

— Издеваешься? — начинает злиться Потапыч и закатывает мне небольшую лекцию.

— Ты, — говорит, — Эдик, из очень чистеньких. И Машенька твоя, вечная ей память, из ангелов. Законопослушненькие ангелочки. И научить таких ничему нельзя. Да только жизнь сама все покажет. Лет десять-пятнадцать об пустой холодильник, об столовские котлеты, об протертые штанины, об закаканные пеленки похлещет и научит. Ты на меня, небось, как на непойманного вора глядишь. Так ведь это лишь по телеку фильмы пускают, чтоб галстук нацепил, умную морду состроил и на работе горел. А про то, как от получки до аванса крутиться — ни-ни. А жизнь, она все больше такие вопросики и ставит. Так вот, подумай, чистюля принципиальная, мне-то уже за полвека, а сто десять рублей в зубы, и привет! И вертись, как знаешь. А баба моя третий год на печи сидит, на работу боюсь пускать — хворая, пусть уж так пенсии дожидается. И двое пацанов школу кончают, сам видишь, какие погодки вымахали, — джинсы подай, приемник купи, в кино отправь… А когда мне жить? Вот я тебя спрашиваю — как и когда мне жить? Может, научишь? Так не научишь же! Стоишь и думаешь — лишку Потапыч хватает, не только, дескать, на скромняцкую жизнь, не только детишкам на молочишко. А поди остановись! Да разве я шикарно живу — даже машины нет, только хата чуток налажена. И еще пацанов выучить хочу, пусть тоже в чистюлях походят, принципы свои понянчат, пока сил хватит. Так-то…

И замолк. Постоял с полминуты, махнул рукой и выскочил из подъезда. А я пулей вознесся наверх, еле успел швырнуть портфель и скользнуть налево в заветную белую дверцу.

Должно быть, из-за этого безотлагательного стремления и не дал я Потапычу железного отпора. Случаются же такие смешные обстоятельства.

Потом спокойно устроил себе чай и стал размышлять. А что бы я ему возразил, ему, человеку битому и тертому, человеку лозунга — выжить любой ценой и не просто выжить, а с некоторой приятностью? Ради этого он рискует шкурой, рискует в свои пятьдесят три попасть на твердую огороженную скамейку в большом зале под перекрестный огонь презрительных взглядов и беспощадно точных вопросов. В большом зале, где любая философия бессмысленный танец мыльных пузырей.

Сказать бы ему:

— Слушай, Потапыч, ты неглупый дядька, и есть другие цели, ради которых стоит жить.

— На 110 рэ в месяц? — переспросит Потапыч.

— Даже так, — скажу я, — но не растрачивать же себя на лазейки. Разве твой приварок стоит твоего риска? Ты же мог учиться, пробиваться к более приличному положению.

— Если бы все кладовщики пробились в министры, — ухмыльнется Потапыч, — похуже вышло бы, Эдик. Да если б я куда прорвался, а на склад посадили моего помощника Федьку, он за неделю бы все вычистил…

— Но живут же тысячи людей, — пылко скажу я, — и на сто десять, и на меньшее, и на большее, и я как-то живу…

— Как-то? Ну и отдай завтра полторы сотни, — бросит Потапыч и снова выскочит из подъезда.

Тьфу ты, чертово колесо! Как быть? И наука в голову не лезет. Но считать надо, никуда не денешься…

Нет, зря я это думал, что разговорчиками от Потапыча отделаюсь. Плевать ему на разговорчики.

Заглянул ко мне под вечер и, конечно же, перебил на самом интересном месте. Уравнения побоку, любезничаю с дорогим соседушкой.

Сначала будто бы без особого повода — сахарку одолжить. Шутит старик, у него запасов на любую блокаду хватит. Но я, разумеется, услужливо хватаю сахарницу, несу ему, а там — песочка на дне, от силы на пару чашек чая, но не это же он имел в виду.

Потапыч хмыкнул, глазенками захлопал.

— Да уж ладно, — говорит, — обойдусь.

Ну я, понятно, соловьем залился, дескать, рад помочь, собирался купить, да забыл.

— Да уж ладно, — бурчит Потапыч, — обойдусь как-нибудь…

И слава те Господи, совсем заворачивается. Но не за сахаром же он приходил! Постоял у двери, малость помялся, потом махнул рукой и прямиком в комнату. И сразу к делу.

— Послушай, — говорит, — Эдик, тут вопросик один имеется. В общем, у тебя знакомого какого в институте нет, а?

— В каком, — спрашиваю, — институте?

— Как в каком? — удивляется Потапыч. — В том, где высшее образование получают, в двух кварталах отсюда…

— Есть, — отвечаю.

Потапыч буквально на глазах расцветает и на редкость сладенько улыбается:

— Хе-хе… так мы с тобой, Эдик, дружить будем.

Я пока, как говорится, не врубаюсь и, пожалуй, рад даже, что он не о долге, а о дружбе. Между тем, Потапыч переходит в прямую атаку.

— Эдинька, — говорит он ласково, — у меня, сам знаешь, Витек немного оболтус, так его пристроить бы, а?

Ага, картина проясняется. Витек, его старший сын, по слухам — весьма выдающийся оболтус. Положеньице!

— Видите ли, Яков Потапыч, — отвечаю я, многозначительно затягивая слова, — это сложно. У меня связи не то, чтоб очень… И вообще, в этом смысле связей нет. И вряд ли…

— Да уж ладно, — перебивает Потапыч, — я-то понимаю. Ты не волнуйся, Эдинька, смазку обеспечу по первому разряду, у меня на это дело кое-что отложено. А пока не будешь ли ласков погонять его немного, разок в неделю или как там получится?

— Репетировать, что ли?

— Ну да, — радуется моей сообразительности Потапыч, — репетировать. Ты вот математику ему подтянешь, запущено у него до невозможности, учителя ругаются. По-соседски, а?

Что ж, идея вполне понятна. В сущности, неплохая идея — почему бы не помочь его сыну в точных науках? Ничего плохого, только хорошее. И мне малость подзаработать… Но беда в ином — терпеть я не могу этой деятельности. Когда-то, еще при Машеньке, попытался, но она быстро пресекла. Да и не вышло ничего путного. Времени угрохал уйму, доходы слезы, занимаешься на совесть, а платят постольку-поскольку, да и смотрят, как на рыночного спекулянта, словно персиками по рублю за штуку торгуешь. А между прочим, горьковатый этот кусок хлеба. Чтоб не чувствовать горечи, надо иметь призвание — педагога или бизнесмена. Одно из двух. Но я лишен и того и другого. А главное — ученики съедают лучшие вечера. Научно проверенный факт — как только придет хорошая идея или просто настоящее рабочее состояние, так сразу появляются ненасытные подростки со всеми своими логарифмами, синусами, оттопыренными ушами и умственным несварением.