И среди них были ребята различных характеров, но все они в определенных условиях, например давая противнику отпор, вели себя одинаково: даже самые робкие и вежливые начинали как-то неестественно петушиться, сжимать кулачки, принимать за чистую монету то, в чем Андрей видел просто шутку. А когда Андрей только начал сжимать кулаки, они бы уже валтузили и плевались кровью. Болезненное самолюбие детдомовских всегда было возбуждено. Это состояние поддерживалось не прекращавшимися внутренними стычками и ссорами, потому избиение кого-то на стороне для них часто было в определенном смысле отдушиной, местью за разницу в существовании.

Свою независимость детдомовские отстаивали неуклюже, но неустанно: вдруг их начинало раздражать, что все их жалеют, пристают с поблажками. Обычно так бывало после общих собраний воспитанников, где им напоминали, что они находятся на государственном обеспечении, что у них должно быть особенно развито самолюбие и гордость и т. д. и т. п. А тут лезут с нежностями - все равно родителей не замените. Многие из них помнили своих родителей или близких родственников, многие имели одиноких матерей или отцов. Поэтому несколько дней после такого собрания детдомовские ходили словно умытые: сдержанные, дисциплинированные, не просили "сорок восемь", одергивали слабых, отталкивали настырных и всем своим видом показывали, насколько они теперь изменились: уроки готовят сами, есть не просят, на переменках не дерутся. В такие дни они подчеркнуто сторонились поселковых, подтягивались в учебе, радовались друг за друга хорошим отметкам, чувствовалось, что они хотят кому-то доказать, что они "не такие". (Этот "кто-то" оказывался их старшей воспитательницей.)

Дня через два-три, получив несколько хороших оценок, устав не бузить, сдерживаться, детдомовские расслаблялись, их жизнь входила в старое русло. Со временем Андрей научился улавливать эти изменения в настроении детдомовских. Он понял, что сторонняя благотворительность их раздражает - и правильно, самому не нравилось это, куда проще поделиться на равных, спокойно: хочешь - бери, не хочешь - не бери. Поэтому, когда ребята пригласили к себе, он пошел.

В четыре часа Соловьева у ворот детского дома не было. Андрей понял, что тот и не появится, но остался ждать - договорились же. Мимо проходили детдомовские, иногда знакомые по школе, но в школе они были другие. Наверное, и я сейчас другой, не как в школе, подумал Андрей. Все смотрели на него с немым вопросом: ты чего здесь забыл? Он отошел в сторону, знакомых пацанов не было.

Раз лето кончилось, то все детдомовские были в темно-синих, провислых и протертых на коленях лыжных костюмчиках: куртка на молнии, на груди кармашек, у девочек из-под курточки торчали подолы платьев. Девчонки были поаккуратней ребят, у которых чулки сползали на ботинок и край сползшего чулка оттаптывался каблуком, пуговиц на рукавах не было, ботинки у многих были без шнурков, воротничок в чернильных пятнах. Но и среди прекрасного пола попадались удивительные неряхи.

– Назаров, кого ждешь?
– неожиданно громко окликнула его Нина Полторезова, подруга Тихомировой.
– Уж не Валечку ли свою ненаглядную?
– Она кричала так громко, что он испугался: проходящие ребята останавливались, оглядывались и так и шли со свернутой набок головой.

Что ты кричишь-то, хотел сказать Андрей, но понял, что Нинка тогда окончательно решит, что он, парень, струсил и стесняется зайти к ним, чтобы позвать там кого или что он еще хотел. Вот дура Полторезиха, нужна мне твоя Валя, хватит, что в школе вместе сидим. От жеманного, в сплошных завитушках, почерка его соседки свихнуться можно. Одно оправдывало: списывать давала без звука.

– А то она сейчас на совете дружины, они скоро должны закончить... Позвать?
– Глаза у Нинки прямо прозрачные, до чего голубые, на румяных щеках ямочки катаются, волосы короткие и вьются.
– Кого ждешь-то?
– Полторезова подошла ближе, вопрос она повторила, поняв, что шуточка была неуместна.

Красивых Андрей стеснялся: вдруг заподозрят в чем-нибудь, поэтому буркнул как можно равнодушней, смотря в землю:

– Соловья...

– Соловья?!
– удивилась Нина - дескать, никогда бы не подумала, что вы можете дружить.
– А он в сушилке с ребятами. Знаешь где? Показать?

– Знаю.
– Показывать еще всякие будут, сами найдем. Он ни разу не был у них и не знал, где сушилка.

Полторезова немного растягивала гласные в конце слов, будто пропевала слова, и многие девочки детдома растягивали гласные, Андрей даже подумал, что они нарочно так говорят, чтобы как-то отличаться от остальных.

День окружали сумерки, за ними наступят вечер и ночь с желтыми комочками уличных фонарей. Идти в дом, где все детдомовские готовили уроки и где была какая-то незнакомая ему сушилка, одному не хотелось. Собственно, ему любопытно было посмотреть, как весело детдомовские проводят время, пацаны рассказывали об этом раньше. На улице замерз, столько простоял, что возвращаться ни с чем было обидно, к тому же почти все видели, что он долго стоял, а теперь уходит, могут засмеять. Он медленно побрел к крыльцу, на который указала Полторезова, предвидя, что его неожиданное появление там будет глупо - ни Чудаков, ни Соловьев его не встретили, а обещали.

Из открытых форточек, хлопающей двери несся шум, выскакивали незнакомые ребята, несколько девчонок спрыгнули с крыльца, зыркнули в его сторону, прыснули и прошли с таким видом, будто их вовсе не удивило присутствие постороннего мальчика. Андрей оглянулся, они рассматривали его, почувствовав, что выдали свое любопытство, прыснули и пошли вперед, и опять оглянулись. Андрею совсем расхотелось идти в дом.

Из двери вылетел какой-то бледный малец, за ним, с криком и хохотом, другой, в щель на Андрея вдруг посмотрел чей-то любопытный глаз. Пацаны, смеясь над чем-то своим и уже забыв об этом, разглядывали его, и он сделал вид, что замешкался только из-за них, а на самом деле все тут прекрасно знает, взошел на крыльцо и с какой-то деланной решительностью толкнул дверь. В тамбуре горела слабенькая лампочка, владелец глаза так и остался за дверью, а три других пацана валтузили друг друга в дальнем от входа углу. Дверь в комнаты была открыта. Назарову показалось, что услышал знакомые голоса, и он прошел в том направлении.