– Сколько всего считаете вы? – нетерпеливо спросил Обломов.

– Еще за окраску потолка и дверей, за переделку окон в кухне, за новые пробои к дверям – сто пятьдесят четыре рубля двадцать восемь копеек ассигнациями.

– Как, и это на мой счет? – с изумлением спросил Обломов. – Это всегда на счет хозяина делается. Кто же переезжает в неотделанную квартиру?..

– Вот-с, в контракте сказано, что на ваш счет, – сказал Иван Матвеевич, издали показывая пальцем в бумаге, где это сказано. – Тысячу триста пятьдесят четыре рубля двадцать восемь копеек ассигнациями всего-с! – кротко заключил он, спрятав обе руки с контрактом назади.

– Да где я возьму? У меня нет денег! – возразил Обломов, ходя по комнате. – Нужно мне очень вашей репы да капусты!

– Как угодно-с! – тихо прибавил Иван Матвеевич. – Да не беспокойтесь: вам здесь будет удобно, – прибавил он. – А деньги… сестра подождет.

– Нельзя мне, нельзя по обстоятельствам! Слышите?

– Слушаю-с. Как угодно, – послушно отвечал Иван Матвеевич, отступив на шаг.

– Хорошо, я подумаю и постараюсь передать квартиру! – сказал Обломов, кивнув чиновнику головой.

– Трудно-с; а впрочем, как угодно! – заключил Иван Матвеевич и, троекратно поклонясь, вышел вон.

Обломов вынул бумажник и счел деньги; всего триста пять рублей. Он обомлел.

«Куда ж я дел деньги? – с изумлением, почти с ужасом спросил самого себя Обломов. – В начале лета из деревни прислали тысячу двести рублей, а теперь всего триста!»

Он начал считать, припоминать все траты и мог припомнить только двести пятьдесят рублей.

– Куда ж это вышли деньги? – говорил он. – Захар, Захар!

– Чего изволите?

– Куда это у нас все деньги вышли? Ведь денег-то нет у нас! – спросил он.

Захар начал шарить в карманах, вынул полтинник, гривенник и положил на стол.

– Вот, забыл отдать, от перевозки осталось, – сказал он.

– Что ты мне мелочь-то суешь? Ты скажи, куда восемьсот рублей делись?

– Почем я знаю? Разве я знаю, куда вы тратите? Что вы там извозчикам за коляски платите?

– Да, вот на экипаж много вышло, – вспомнил Обломов, глядя на Захара. – Ты не помнишь ли, сколько мы на даче отдали извозчику?

– Где помнить? – отозвался Захар. – Один раз вы велели мне тридцать рублей отдать, так я и помню.

– Что бы тебе записывать? – упрекнул его Обломов. – Худо быть безграмотным!

– Прожил век и без грамоты, слава Богу, не хуже других! – возразил Захар, глядя в сторону.

«Правду говорит Штольц, что надо завести школу в деревне!» – подумал Обломов.

– Вон у Ильинских был грамотный-то, сказывали люди, – продолжал Захар, – да серебро из буфета и стащил.

«Прошу покорнейше! – трусливо подумал Обломов. – В самом деле, эти грамотеи – всё такой безнравственный народ: по трактирам, с гармоникой, да чаи… Нет, рано школы заводить!..»

– Ну, куда еще вышли деньги? – спросил он.

– Почем я знаю? Вон, Михею Андреичу дали на даче…

– В самом деле, – обрадовался Обломов, вспомнив про эти деньги. – Так вот, извозчику тридцать да, кажется, двадцать пять рублей Тарантьеву… Еще куда?

Он задумчиво и вопросительно глядел на Захара. Захар угрюмо, стороной, смотрел на него.

– Не помнит ли Анисья? – спросил Обломов.

– Где дуре помнить? Что баба знает? – с презрением сказал Захар.

– Не припомню! – с тоской заключил Обломов, – уж не воры ли были?

– Кабы воры, так все бы взяли, – сказал Захар, уходя.

Обломов сел в кресло и задумался. «Где же я возьму денег? – до холодного пота думал он. – Когда пришлют из деревни и сколько?»

Он взглянул на часы: два часа, пора ехать к Ольге. Сегодня положенный день обедать. Он мало-помалу развеселился, велел привести извозчика и поехал в Морскую.

Он сказал Ольге, что переговорил с братом хозяйки, и скороговоркой прибавил от себя, что есть надежда на этой неделе передать квартиру.

Ольга поехала с теткой с визитом до обеда, а он пошел глядеть квартиры поблизости. Заходил в два дома; в одном нашел квартиру в четыре комнаты за четыре тысячи ассигнациями, в другом за пять комнат просили шесть тысяч рублей.

– Ужас! ужас! – твердил он, зажимая уши и убегая от изумленных дворников. Прибавив к этим суммам тысячу с лишком рублей, которые надо было заплатить Пшеницыной, он, от страха, не поспел вывести итога и только прибавил шагу и побежал к Ольге.

Там было общество. Ольга была одушевлена, говорила, пела и произвела фурор. Только Обломов слушал рассеянно, а она говорила и пела для него, чтоб он не сидел повеся нос, опустя веки, чтоб все говорило и пело беспрестанно в нем самом.