Татар с их венками нет, и мы переходим к винному погребку под названием "Бочка". Там бочки кругом: бочки-стулья и бочки-столы и конечно же из бочек и наливают. Но главное, в разлив предлагают мадеру.

Именно здесь писатель Войнович, впервые приехавший в Ялту, наткнулся на вывеску: "ТРАКТИРЪ"... Даже охнул от неожиданности: "Неужто... сохранилось?" Мы отвечали: "Ага. Так с дореволюции и стоит. Даже цены те же!"

А тут накануне происходила съемка фильма "Неуловимые мстители". Группа уехала, а вывеску снять забыли.

Она потом еще долго там торчала, вызывая недоумение у приезжих.

После мадеры следует портвейн "Таврический", а потом еще и херес, горьковатый на вкус и сухой, хотя в нем целых двадцать градусов... Возникает спор, может ли сухой херес иметь столько градусов, но многознающий Славич пересказывает историю про дрожжи, которые один наш вино-дел прихватил во время экскурсии на винзаводе в Испании, - как бы попробовать на вкус, - так за щекой и вынес... И вот он... Сухой херес!

Вспомнили про здешнего винодела Колю Алпеева, которого отец, шахтер из Донбасса, попросил привезти винца... "Хоть понюхать, чего ты там изобрел... В своем Крыму!" Ну Коля, чтобы не ударить в грязь лицом, весь год собирал, копил в мензурочках из коллекции Массандры какие-то редчайшие мускаты... Привез в чемоданчике, а отец, по такому важному случаю, дружков-шахтеров созвал... Все приоделись, чинно так сидят, ждут, когда их поить начнут.

Коля достает флакончик, чего-то бормочет про букет ароматов, про вкус молодой черешни... Все осторожно пробуют. Но молчат. Ждут... Терпеливо. Он другой флакон, третий... Букет арома-тов, вкус... Но тут батька чувствует, дело заклинилось, рукой машет... Подожди, мол, Коль, со своим букетом... Оно, конечно, красиво, но не берет... И младшему сынку: "Васьк, принеси-ка нашего букета, что в прихожей в ящике с водкой..."

Тяпнули, повеселели, льют из его мензурочек в стаканы с водкой... Глотают не глядя: очень, говорят, букеты впечатляют...

Разговор переходит на другие напитки. И Славич, голос у него чуть глуховатый, рассказы-вает, как милиционер (взгляд на Маркова!) допек своим надсмотром жителей одной деревеньки, варивших, как водится, самогон. Некий дошлый старичок решил блюстителя проучить. Весь летний день топил для видимости печку, а емкости, какие были в доме, наполнил колодезной водой. Глядь, блюститель тут как тут, даже не постучался, и от дверей уже носом поводит, принюхивается... Углядел в углу за печкой большую бутыль, бросился к ней, пощелкал по стеклу пальцами со знающим видом да так в упор и спрашивает: "Чевой-то у тебя тут, дед, налито?" "А вода", - отвечает дурашливо дед. "Так уж и вода?" - "А чего еще?" - "Сам знаешь чего!" - "Не знаю", - отпирается дед. Попробовал блюститель и самому себе не поверил: в бутыли вода.

Тут бы ему остановиться, но уж больно характер сволочной. Спустился в подвальчик, а там жбаны, банки-склянки, и все до краев залито. "Что, дед, спрашивает грозно, - и тут вода?" Не поленился и из жбана, из каждой банки-склянки пробу снял... И везде оказалась вода. Озлился, не может взять в толк, в чем дело... А как собрался тот блюститель уходить, дед решился секрет открыть: "Ты у нас, милок, тут без году неделя и знать не можешь, что я из староверов... У нас и обычаи старые... Вот недавно старуху свою схоронил да водичкой обмыл, ту водичку разлил по бутылочкам... Сохраняю... для памяти..."

Как сказал это дед, стало блюстителя выворачивать... До кишок вычистило, до желчи...

С тех пор он дом того старичка обходил за километр, да и самого хозяина не мог видеть, реакция у него на деда развилась: как повстречает на дороге, так судороги в животе. Не выдержал, сбежал из деревни.

Тут Марков вспоминает про новоселье, а Славич про ребенка, которого пора забирать из школы, а Буряков про почту, на которую он шел, а сослуживец Сашин про татар...

Выясняется, что татар в Алуште повернули, с их венками, и по этому поводу Сашин коллега ставит всем по стакану...

– За татар, что ли?

– А че они тебе сделали? Говорят, при них-то всего в Крыму хватало! И воды, и фруктов... Они-то знали, где рыть колодцы...

– А фашистам кто служил?

– Да кто, бабы и грудные младенцы, которых выселили...

Чтобы разрядить обстановку, вспоминаю историю, как я оплошал... Пришел в гости к бывшему летчику Толе Маркуше, а у него делегация крымских татар сидит, приехали, значит, поблагодарить за книжку об Амет-Хане Султане, летчике, дважды герое времен войны.

Не приняв ни рюмочки, татары ушли, их, кажется, у дверей уже стукачи караулили, а мы с Маркушей крепко тогда напраздновались, уходя, я по традиции расписался у него на столбе...

Был такой странный столб размером с тумбу, посреди прихожей, гости, уходя, расписывались на нем на память.

Наутро Маркуша звонит мне по телефону, интересуется, как доехал, то да се, потом, странно прихихикивая, спрашивает: "А ты, случаем, не помнишь, что мне на столбе написал?" "Нет, - говорю, - не помню". "Я так и думал, отвечает.
– А написал ты, дорогой дружок, такое, что по телефону тебе прочесть не могу. Приезжай, увидишь".