Этих людей привел пан Лаврентий, чтобы они подписались под купчей на жалкую резиденцию Гоффа.

В другой комнате, покрытая дырявым одеялом, исхудавшая, как скелет, и желтая, как воск, лежала за ширмой Констанция. Возле нее, завернутая в лохмотья, спала больная Элюня, а в ногах у нее на поломанном стуле сидела старая нищенка с трясущейся головой и шептала молитвы.

Обернутая льняным лоскутом погребальная свеча и черное распятие на столе — все это вместе создавало картину, при виде которой, казалось, должны бы заплакать и мертвые стены.

Между тем общество в соседней комнате развлекалось.

— Эх, наше холостяцкое! — восклицал, поднимая стакан, господин, которого называли Гжибовичем, обращаясь к другому, именующемуся Радзишеком.

— Такой ты холостяк, как твоя жена девственница! — ответил другой, опрокидывая стакан в глотку.

— По правде сказать, — изрек, подумав немного, Гжибович, — надо бы сперва выпить за здоровье нашего хозяина… Разрешите? — прибавил он с оттенком робости.

— Кончайте скорей! — отвечал ростовщик и отвернулся к столу, на котором лежала бумага и другие письменные принадлежности.

— Ну что, куриные твои мозги, осадил тебя хозяин? А не лезь в другой раз, — сказал своему товарищу Радзишек.

— Эх, водка как водка, обыкновенная сивуха — только и всего!.. Но вот колбаса до черта хороша!

— Высший сорт! — объяснил Радзишек.

— Правда ли, сударь, — спросил Гжибович Лаврентия, — что некоторые колбасы делаются из свиней, откормленных трупами?

— Кончайте, — буркнул ростовщик.

— Спрашивает, а сам не знает, что уже раза три отведал своей матери-покойницы, — ответил Раздишек.

— И-и-их! Посмотрите на этого барина! Будто его не видели на свалке, как он на черепках валялся, подошвой прикрывался! — вознегодовал Гжибович.

— Молчи, дубина, а не то скажу слово, и так в тебя гром ударит, что сразу с копыт долой!

— Не кощунствуй! — вмешался Лаврентий.

— Он еще будет громы призывать, не слышит, холера, что на дворе творится! — дополнил Гжибович, указывая на окно, за которым непрестанно сверкали молнии.

В дверях появилось морщинистое лицо нищей.

— Сударь, — шепнула она Лаврентию, — больная требует духовника.

— Сейчас некогда, после!

— А ну как помрет?

— Пусть читает символы веры, надежды и любви с надлежащей скорбью о грехах, это будет для нее все равно что исповедь! — ответил Лаврентий.

Казалось, молния, пронзившая в этот момент черный свод туч, разразит негодяя, но она миновала его и ударила в сухое дерево. Гром небесный, предназначенный для его головы, еще дремал во всемогущей деснице.

— Молния ударила в дерево! — шепнул бледный Гжибович. — Закрой окно, ты, дубина!

— Черта с два его закроешь, когда его все перекосило, — ответил с гневом Радзишек. — Не бойся! — прибавил он. — Уж чему быть, того не миновать, хоть тебя на все запоры в Павяке [4] запри…

— Садитесь и пишите! — приказал Лаврентий. — А вы, господин Гофф, слушайте внимательно.

Гофф молчал, застыв в прежней позе.

— Господин Гофф! — повторил ростовщик.

Старик не шелохнулся.

— Сударь, эй, сударь!.. — заорал ему на ухо Радзишек, дернув его за руку. — Вернитесь-ка в свой номер, договор писать будем!..

— Слушаю! — ответил Гофф и вновь впал в задумчивость.

Два оборванца уселись за стол и взяли в руки перья.

— Что это там так стучит! — шепнул Гжибович, прислушиваясь к грохоту, доносившемуся с другой стороны дома.

— Наверно, ставни пооткрывало, вот они и стучат от ветра! — ответил невозмутимый Радзишек.

Снаружи на мгновение утихло, и вдруг снова ударил гром, да так близко, что задрожал весь дом, а в трубе посыпался щебень.

— Вот еще наказанье божье с этой грозой! — ворчал испуганный Гжибович, придерживая бумагу, которая вырывалась из-под его руки.

— Ишь какой стал нежный, точно баба… поглядите только на него! — гневно крикнул Радзишек. — Ты думай о том, как бы кусок хлеба спроворить, а не о громах и молниях, да хоть бы в тебя и ударило…

— Пишите! — прервал ростовщик.

— «Составлено в доме гражданина Фридерика Гоффа, номер…» Ну, вы уж сами знаете, как это пишется, — диктовал Лаврентий.

Нищенка вторично появилась в дверях.

— Сударь, — сказала она Лаврентию, — видно, она кончается…

— Зажги свечу, дай ей в руки и читай молитвы… Я занят!.. — ответил ростовщик.

Старуха ушла. Два оборванца, написав заголовок, ждали продолжения.

— «Между господином Фридериком Гоффом, гражданином, с одной стороны, и господином Лаврентием… капиталистом, с другой, заключен следующий договор», — диктовал Лаврентий.