Пан Клеменс вбежал в свою комнату, чтобы переодеться.

— Господа, устроимте складчину, — сказал вдруг Дамазий. — Немыслимо же идти туда с пустыми руками!..

Присутствующие схватились за кошельки, и в мгновение ока собралось около ста рублей.

— Идемте! — вскричал одетый уже Пёлунович, вбегая в гостиную.

Все двинулись, Вольский пошел со всеми.

Через минуту гостиная совершенно опустела; в ней покоились лишь останки бедной Элюни, лежащие на меморандуме о пауперизме и прикрытые протоколами заседаний филантропического общества.

Это был последний и единственный долг, выполненный пессимистом Антонием по отношению к семейству злополучного Гоффа. Мизантроп боялся покойников и накрыл ребенка тем, что оказалось под рукой.

Очутившись на улице, члены филантропического общества бросились бежать, словно стадо овец, подгоняемых собакой и бичом пастуха. Дождь капал им за воротники, из-под ног брызгала грязь, а они между тем забрасывали друг друга упреками.

— Наш формализм убил это несчастное дитя! — говорил Пёлунович, опираясь на руку Вольского.

— Э, что там формализм! Это ваша нерешительность больше всего виновата… — ответил Дамазий.

— Моя нерешительность! Ты слышишь, Густав! — жаловался пан Клеменс.

— Ну, разумеется, — уверял Дамазий. — Вы были у Гоффа, вы его видели, разговаривали с ним… Надо было предпринять что-нибудь на свой риск, а мы бы потом охотно это утвердили.

— Правда! Правда!.. — повторяли спутники, которые стали смелей среди окружающей темноты.

— И ты им веришь, Густав? — чуть не со слезами спрашивал задетый обвинением председатель. — Разумеется, я бы ему сразу помог, если бы вы меня одного послали; но Антоний все парализовал… все!

— Ах, уж этот Антоний со своей зубочисткой и своим пессимизмом!.. Я к нему чувствовал антипатию с первого же момента, — вставил Дамазий.

— Невыносимый субъект! — прибавил некто в плаще.

— Эгоист! — бросил некто в пальто.

— Только и думает о хорошем ужине!..

— Все мы понемногу виноваты, господа! — сказал нотариус. — Надо было заняться тем, что у нас было под руками, а не широкими проблемами и выслушиванием нелепых меморандумов…

— Пан нотариус! Вы, сударь, вечно ко мне придираетесь! — выкрикнул Зенон. — Вы меня систематически преследуете… Вы заставите меня потребовать объяснений!..

— Ах, беда… заблудились! — прервал вдруг Пёлунович. — Вместо того чтобы идти налево, мы идем направо. Густав, может, я слишком сильно на тебя опираюсь?

— Будьте покойны, сударь! — изменившимся голосом ответил Густав.

Путешественники свернули налево.

— Я вижу в окнах Гоффа свет, — шепнул пан Клеменс.

Густав так ослабел, что его даже дрожь охватила. Заметив это, дедушка оставил его руку и выдвинулся вперед.

— Мы уже у цели, — сказал пан Клеменс следовавшим за ним спутникам и с трудом открыл тяжелую, скрипучую дверь.

Первая комната, в которую толпой ввалились пришельцы, была открыта. На столе не слишком ярко горела лампа, а посреди комнаты стоял небольшого роста человечек в синих очках.

Это был Лаврентий.

Густав, входивший последним, взглянул на Лаврентия, побледнел и отступил в сени. Этого никто не заметил, ибо все заговорили сразу.

— Здесь господин Гофф?..

— Какой ужасный случай!

— Принесли мертвого ребенка…

— Господа! Пусть один кто-нибудь скажет, — сдерживал их Дамазий.

Собравшиеся утихли. Слово взял Пёлунович:

— Дома пан Гофф?..

— Увы, сударь! Его нет с сегодняшнего полудня, — ответил Лаврентий, набожно складывая руки.

— Этот человек принес ко мне мертвого ребенка, — продолжал Пёлунович.

— Неужели? — удивлялся Лаврентий. — Бедная Элюня отправилась за своей матушкой, вечная ей память!

В этот момент пан Зенон шепнул на ухо судье, что этот пожелтевший человек, должно быть, когда-то был актером. Судья согласился и прибавил, что его манера говорить и движения кажутся ему неестественными.

— Вы знали это семейство? — продолжал допрашивать Пёлунович.

— Я был его единственным другом, — ответил Лаврентий.

— Это, должно быть, были люди очень бедные?..

— Бедные, сударь, но богобоязненные. Они придерживались принципа: «Терпи со Христом и ради Христа, если хочешь царствовать со Христом», — ответил ростовщик.

— Но ведь у Гоффа был участок?

— Участок продан за долги.

— И как это никто не помог им!..

— Бедные люди, как мы, могут помогать друг другу единственно советом, а советов несчастный Гофф не принимал, ибо…