С этими словами Ада обняла Мадзю за талию и укутала ее своей шалью.

— Что же я могу поделывать, моя дорогая? — ответила Мадзя. — Я у Корковичей в гувернантках, а в будущем году открою маленький пансион в Иксинове.

— Эти Корковичи, наверно, несносные люди?

— Ты знаешь их? — с удивлением спросила Мадзя.

— Знаю ли я их? Да ведь они уже полгода засыпают нас письмами, а сегодня пан Казимеж сказал мне, что это неприятные, чванные люди.

— Эля приехала?

— Она осталась на несколько дней в Берлине и приедет со своим отчимом.

— А здесь поговаривают что Эля и Стефан помолвлены.

Ада пожала плечами и подняла глаза к потолку.

— Как тебе сказать? — ответила она. — Они дали друг другу слово, потом порвали отношения, снова сблизились, а теперь, право, не знаю, — кажется, дружат. Может, и поженятся, когда у Элены кончится траур. Однако я бы не удивилась, если бы сегодня она вышла за другого.

— Пан Стефан любит ее?

— Скорее уперся на своем, решил, что она должна за него выйти.

— А она?

— Откуда мне знать? — говорила Ада. — Когда Стефек ухаживает за другими женщинами, Элена не скрывает своей ревности, но когда он возвращается к ней, она становится холодна. Может быть, она и любит его… Стефека можно полюбить, да-да!

— А ты?

— Я уже не восторгаюсь Эленой, как прежде бывало, помнишь? Не хочу быть соперницей Стефека. И все-таки если бы они поженились, я была бы рада, и знаешь почему? В доме появились бы дети, — сказала Ада, понизив голос, — красивые дети. А я так люблю детей, даже безобразных…

И, поцеловав Мадзю, она продолжала:

— Вся наша родня, все знакомые возмущаются. Ни приданого, ни имени… Дочь, говорят, самоубийцы, — прибавила она, снова понизив голос. — Но чем больше они негодуют, тем больше упирается Стефек.

— Пан Стефан уехал? — спросила Мадзя.

— Да, в имение. Представь, он хочет строить сахарный завод! Я очень довольна, ведь он всегда терзался мыслью, что у него нет цели в жизни. Теперь у него есть эта цель: я, говорит он, либо осчастливлю много народу, либо стану делать деньги, а они тоже чего-нибудь да стоят.

— Совсем как наш Здислав, — вставила Мадзя.

— Твой брат? — спросила Ада. — Как его успехи?

Мадзя махнула рукой.

— Таков, видно, наш удел — не понимать собственных братьев, — сказала она. — Здислав управляет не то одной, не то несколькими ситценабивными фабриками под Москвой. Он писал мне, — только просил ничего не рассказывать папе и маме, — что у него все идет хорошо, но что сейчас он мне больше ничего не скажет. Хочет, видно, сделать сюрприз папе и маме, но я его не понимаю. Расскажи мне, милочка, о себе, — закончила Мадзя.

— Ах, о себе! — со вздохом ответила панна Сольская. — Я написала исследование о размножении грибов, а сейчас изучаю мхи. Познакомилась с несколькими известными ботаниками, которые хвалят мои работы… вот как будто и все. У меня, наверно, нервы шалят, — я так много работаю, а меня все равно томит тоска, лезут в голову всякие страхи. Перед тем как ты пришла, я думала о том, что наш дом для меня слишком просторен. Ты только представь себе, какая это пытка одиннадцать комнат для такого маленького существа, как я? Я боюсь ходить по ним, меня пугают их размеры, отзвук собственных шагов. Сегодня, когда надвинулся вечер, я велела зажечь везде огни, — мне вдруг стало страшно, что наши предки сошли с портретов и блуждают по пустым комнатам. Но, увидев эти залитые светом комнаты, я так испугалась, что тотчас велела погасить огни. То же чувство страха охватывало меня в венецианских и римских дворцах. Так я и живу… В Цюрихе было получше, там я занимала две комнатки, как у пани Ляттер. Но эта пора уже не вернется… Вот видишь, какой у меня ужасный насморк? — закончила панна Сольская, вытирая платком глаза.

— А ты и тут переходи жить в маленькие комнатки, — посоветовала Мадзя.

Ада печально улыбнулась.

— Разве ты не знаешь, — ответила она, — что одиночество раздвигает стены даже самого маленького жилья? Куда бы я ни пошла, я всегда остаюсь сама собою и всегда я одинока.

— Подбери себе общество.

— Какое? Из тех людей, что льстят мне, или из тех, что завидуют?

— У тебя есть родные, знакомые.

— Ах, оставь, — ответила Ада, презрительно пожимая плечами. — Уж лучше иметь дело со мхами, чем с этими людьми, я и разговаривать-то с ними не могу. Надо мной и особенно над Стефеком тяготеет заклятье: ум у нас аристократический, а воспитание демократическое, ну и кое-какие знания… Плод древа познания изгоняет не только из рая, но прежде всего из светского общества…

Подали ужин и чай, и обе подруги засиделись до полуночи, вспоминая пансионские времена.

Вернувшись домой, Мадзя застала у себя в комнате возбужденную пани Коркович.

— Ну как панна Сольская? — воскликнула пухлая дама, помогая Мадзе снять пальто.

— Ей нездоровится, насморк.

— А про нас она не вспоминала? Скажите прямо…

— Да, да, — смущенно ответила Мадзя. — Она что-то говорила о ваших письмах.

— Прекрасная, благородная девушка! Не слишком ли жарко у вас в комнате, панна Магдалена, я велела истопить? Завтра муж едет к себе на завод и, наверно, познакомится с паном Сольским.

Мадзя до трех часов утра не могла уснуть. Ее взволновал приезд Ады, но больше всего подавленное настроение подруги. Все виделась ей богатая невеста, которая, укутавшись в шаль, жмется в углу козетки, обладательница одиннадцати комнат, в которых ей страшно, когда они погружены во мрак, и еще страшнее, когда они залиты огнями.

«Мыслимое ли это дело, — думала Мадзя, — что Ада несчастна? У нее огромное состояние, а она сидит в одиночестве; она хорошая, чудная девушка — и не может найти себе общество. На сеете, верно, нет справедливости, а только слепой случай, который одним дает добродетели, а другим радости?»