Вечером она написала длинные письма брату и отцу. Брату Мадзя писала, что готова приехать к нему на несколько лет и даже навсегда. Отцу же сообщала об этом своем намерении.

«Перед самым отъездом, — думала она, — зайду к Аде, поблагодарю за все, что она сделала для меня и для Цецилии. Я уверена, что Ада простится со мною дружески. Ведь я теперь уже не отниму у нее любви брата».

Прошла еще неделя, наступил август.

Пани Бураковская, ее жилички и столовники относились к Мадзе все холодней, едва отвечали ей на приветствия. Но Мадзя не замечала этих проявлений неприязни, она думала о своем брате, о том, как будет вести его хозяйство, и с нетерпением ждала ответа на письмо.

Однажды, сразу же после занятий с Зосей, нежданно-негаданно явился с визитом пан Ментлевич. Он долго расшаркивался и раскланивался, потом рассказал, что его свадьба с панной Евфемией состоится в середине августа, что родные и майор шлют Мадзе поклон, что в Иксинове на рыночной площади чинят мостовую. При этом он не смотрел на Мадзю, и выражение лица у него было такое странное, что она встревожилась.

— У вас есть какое-то неприятное известие? — перебила она гостя, схватив его за руку.

— Известие? Известие? — повторил он. — Да нет. Я только хотел спросить вас кое о чем, завтра я уезжаю домой, а здесь болтают…

— О чем здесь болтают? — бледнея, спросила Мадзя.

«Может быть, о прогулке в Ботанический сад?» — мысленно прибавила она.

— Гм, видите ли… Э, да что тут церемониться, когда все это наверняка чистейший вздор, — с озабоченным видом пробормотал Ментлевич. — Вы послушайте только, что говорят. Будто бы вы, панна Магдалена, ходите к каким-то акушеркам и в приют для подкидышей…

— Это правда, я там была.

— Вы?

— Я была у пани Туркавец, навещала Стеллу, которая там и умерла, а в приют ходила повидать ее ребенка, который умирает.

— У Стеллы? Стало быть, бедняжка умерла! — воскликнул Ментлевич. — И вы ее навещали?

Он встал с дивана и, усердно расшаркиваясь, поцеловал Мадзе обе руки.

— Да вы просто святая! — шепнул он.

— Что в этом особенного?

— А люди, — продолжал Ментлевич, — нет, люди-то каковы! Сущие скоты! Вы уж меня извините, но иначе их не назовешь.

Он вытер слезы, еще раз поцеловал Мадзе руку и, поклонившись, вышел из комнаты.

«Неисправимый провинциал, — подумала Мадзя, пожимая плечами. — Нашел чему удивляться — сплетням!»

В воротах Ментлевич столкнулся с паном Казимежем, направлявшимся к Мадзе. Лицо пана Казимежа выражало злобное торжество; поднимаясь по лестнице, он повторял про себя:

«Так вот ты какая, недотрога! Сердишься, как королева, а сама посылаешь анонимные письма, чтобы заставить своего поклонника жениться на тебе! А я-то чуть не попался!»

Он постучал к Мадзе и, лишь переступив порог комнаты, с наглым видом снял шляпу.

При появлении пана Казимежа Мадзя нахмурилась. Этот молодой щеголь показался ей теперь самым заурядным человеком; она не только перестала верить в его гениальность, но даже в его красивой внешности видела что-то пошлое.

«Разве можно сравнить его с Сольским?» — подумала она.

Презрение так явственно отразилось на лице Мадзи, что весь задор пана Казимежа улетучился. Он робко поздоровался и так же робко сел на стул у печки, Мадзя даже не предложила ему сесть.

— Что привело вас ко мне? — холодно спросила Мадзя.

К этому времени пан Казимеж уже овладел собой и, обозлившись, дерзко посмотрел Мадзе в глаза.

— Я хотел узнать, — начал он, — что это за слухи ходят о вас?

— Обо мне? — спросила Мадзя, сверкнув глазами. — Уж не по поводу ли нашей с вами прогулки?

— О нет, сударыня. Об этом от меня никто не узнает. Люди говорят совсем о другом: что вы посещали приют да еще были у какой-то… Ах, панна Магдалена! Ну как можно быть такой неосмотрительной! — прибавил пан Казимеж помягче.

— О том, что я посещала приют и была у этой женщины, — вспыхнула Мадзя, — уже знают мои родители и мой брат, и они, конечно, меня не осудят.

Пан Казимеж промолчал, вытирая пот со лба.

— Это все, что вы хотели мне сказать? — спустя минуту спросила девушка.

— Нет, не все, — резко возразил пан Казимеж. — Я хотел еще спросить, не знаком ли вам этот почерк… Хотя мне кажется, он умышленно изменен.

Он сунул руку в карман и, пристально глядя на Мадзю, протянул ей исписанный листок, у которого нижний край был оторван.