Шрифт:
— Так все это неправда с паном Казимежем? — воскликнула Мадзя, краснея. — Вечно на него наговаривают.
Панна Говард бросила на Мадзю величественный взгляд.
— Пойдемте, — сказала она, — я тороплюсь на урок… Меня поражает ваша наивность, панна Магдалена!
И ни слова больше. Так Мадзя и не узнала, насколько несправедливы сплетни о пане Казимеже.
Глава пятнадцатая
Пан Згерский пьян
На пятый день после визита Мельницкого, около часу дня, Станислав и панна Марта под личным наблюдением пани Ляттер сервировали в столовой изысканный завтрак.
— Сельди и кофе, — говорила пани Ляттер, — поставьте, панна Марта, с той стороны, там, где стоит водка.
— Устрицы на буфете? — спросила панна Марта.
— Нет, нет. Устрицы Станислав откроет, когда войдет пан Згерский… А вот, кажется, и он! — прибавила пани Ляттер, услышав звонок, — Михал в прихожей?
Она вышла в кабинет. Станислав бросил взгляд на панну Марту, та опустила глаза.
— Хорошо такому вот, — пробормотал лакей.
— Никто, пан Станислав, вас не спрашивает, кому здесь хорошо, кому плохо, — проворчала в ответ хозяйка пансиона. — Нет ничего хуже, когда прислуга распускает язык, сплетен от этого, как блох в опилках. Надо быть поумнее и не тыкать носа в чужое просо.
— Ну-ну! — воскликнул старый лакей, хватаясь руками за голову, и выбежал вон.
Тем временем в кабинет пани Ляттер вошел долгожданный гость, пан Згерский. Это был невысокого роста, уже несколько обрюзглый мужчина, лет пятидесяти с хвостиком; огромная лысина все заметней оттесняла у него на голове остатки седеющих волос. Одет он был скромно, но элегантно; красивое когда-то лицо выражало добродушие, но его портили маленькие и подвижные черные глазки.
— Я, как всегда, минута в минуту? — воскликнул гость, держа в руках часы. Затем он сердечно пожал пани Ляттер руку.
— Я не должна была бы с вами здороваться, — возразила пани Ляттер, окинув его огненным взглядом. — Три месяца! Слышите: три месяца!
— Разве только три? Мне они показались вечностью!
— Лицемер!
— Что ж, будем откровенны, — с улыбкой продолжал гость. — Когда я не вижу вас, я говорю себе: хорошо, а увижу, думаю: а так все же лучше. Вот почему я до сих пор не был у вас. К тому же на святки я уезжал в деревню. Вы, сударыня, не собираетесь в деревню? — спросил он с ударением.
— В какую деревню? Когда?
— Ах, как жаль, сударыня! Когда я летом бываю в деревне, я говорю себе: деревня никогда не может быть прекрасней; но сейчас я убедился, что деревня прекраснее всего — зимой. Это волшебство, сударыня, настоящее волшебство! Земля подобна сказочной спящей королевне…
Можно было бы поверить искренности этих речей, если бы не бегающие черные глазки Згерского, которые вечно чего-то искали и вечно старались что-то утаить. Можно было бы подумать, что и пани Ляттер слушает его с упоением, если бы в ее томных глазах не мелькала порой искра подозрительности.
Оптимисту Згерский мог показаться гостем, который является на завтрак с некоторым запасом поэтических банальностей; пессимисту он мог показаться темным человеком, который опутывает все сетью тайных интриг. Первый осудил бы пани Ляттер за то, что она боится от дружеского расположения перейти к любви, второй подметил бы, что она не очень доверяет Згерскому, даже опасается его.
Но если бы кто-нибудь мог уловить голоса, звучавшие в их душах, то поразился бы, услышав следующие монологи.
«Я уверен, что под маской симпатии она побаивается меня и что-то подозревает. Но она изящная женщина», — говорил про себя довольный Згерский.
«Он воображает, что я верю в его ловкость и хитрость. Что поделаешь, мне нужны деньги», — говорила пани Ляттер.
— Если вам представится возможность уехать в деревню, а у меня предчувствие, что так оно и будет, уезжайте на годик, чтобы увидеть деревню зимой, — сказал Згерский, подчеркивая отдельные слова и многозначительно поглядывая на собеседницу.
— Я в деревню? Вы шутите, сударь! А пансион?
— Я понимаю, — продолжал Згерский, нежно заглядывая ей в глаза, — что на вас возложены великие гражданские обязанности. Нет нужды объяснять, как я к ним отношусь. Но боже мой, всякий человек имеет право на маленькое личное счастье, а вы, сударыня, больше, чем кто-либо.
В глазах пани Ляттер мелькнуло выражение удивления, даже беспокойства. Но тут же ее словно осенило: «Понятно!» — а потом из груди вырвался короткий возглас:
— А!
И пани Ляттер бросила на Згерского взгляд, не скрывая своего изумления.
— Итак, мы поняли друг друга? — спросил Згерский, испытующе глядя на нее. А про себя прибавил:
«Поймалась!»
— Вы страшный человек, — прошептала пани Ляттер, а про себя прибавила:
«Он у меня в кармане!»
И опустила глаза, чтобы скрыть торжествующий блеск.