Пушкин Александр Сергеевич
Шрифт:
РОДОСЛОВНАЯ МОЕГО ГЕРОЯ. (ОТРЫВОК ИЗ САТИРИЧЕСКОЙ ПОЭМЫ.)
Начнем ab ovo: Мой Езерский Происходил от тех вождей, Чей в древни веки парус дерзкий Поработил брега морей. Одульф, его начальник рода, Вельми бе грозен воевода (Гласит Софийский Хронограф). При Ольге сын его Варлаф Приял крещенье в Цареграде С приданым греческой княжны. От них два сына рождены, Якуб и Дорофей. В засаде Убит Якуб, а Дорофей Родил двенадцать сыновей. Ондрей, по прозвищу Езерский Родил Ивана да Илью И в лавре схимился Печерской. Отсель фамилию свою Ведут Езерские. При Калке Один из них был схвачен в свалке А там раздавлен как комар Задами тяжкими татар. Зато со славой, хоть с уроном, Другой Езерский, Елизар, Упился кровию татар, Между Непрядвою и Доном, Ударя с тыла в табор их С дружиной суздальцев своих. В века старинной нашей славы, Как и в худые времена, Крамол и смут во дни кровавы Блестят Езерских имена. Они и в войске и в совете. На воеводстве, и в ответе [2] Служили доблестно царям. Из них Езерский Варлаам Гордыней славился боярской; За спор то с тем он, то с другим, С большим бесчестьем выводим Бывал из-за трапезы царской, Но снова шел под тяжкий гнев И умер, Сицких пересев. [3] Когда от Думы величавой Приял Романов свой венец, Как под отеческой державой Русь отдохнула наконец, А наши вороги смирились, Тогда Езерские явились В великой силе при дворе, При императоре Петре…. Но извините: статься может, Читатель, вам я досадил; Ваш ум дух века просветил, Вас спесь дворянская не гложет, И нужды нет вам никакой До вашей книги родовой. Кто б ни был ваш родоначальник, Мстислав, князь Курбский, иль Ермак, Или Митюшка целовальник, Вам всё равно. Конечно, так; Вы презираете отцами, Их славой, частию, правами Великодушно и умно; Вы отреклись от них давно, Прямого просвещенья ради, Гордясь (как общей пользы друг) Красою собственных заслуг, Звездой двоюродного дяди, Иль приглашением на бал Туда, где дед ваш не бывал. Я сам — хоть в книжках и словесно Собраться надо мной трунят Я мещанин, как вам известно, И в этом смысле демократ; Но каюсь: новый Ходаковский, [4] Люблю от бабушки московской Я толки слушать о родне, О толстобрюхой старине. Мне жаль, что нашей славы звуки Уже нам чужды; что спроста Из бар мы лезем в Tiers état, Что нам не в прок пошли науки, И что спасибо нам за то Не скажет, кажется, никто. Мне жаль, что тех родов боярских Бледнеет блеск и никнет дух; Мне жаль, что нет князей Пожарских, Что о других пропал и слух, Что их поносит и Фиглярин, Что русский ветреный боярин Считает грамоты царей За пыльный сбор календарей, Что в нашем тереме забытом Растет пустынная трава, Что геральдического льва Демократическим копытом Теперь лягает и осел: Дух века вот куда зашел! Вот почему, архивы роя, Я разбирал в досужный час Всю родословную героя, О ком затеял свой рассказ, И здесь потомству заповедал. Езерский сам же твердо ведал, Что дед его, великий муж, Имел двенадцать тысяч душ; Из них отцу его досталась Осьмая часть, и та сполна Была давно заложена И ежегодно продавалась; А сам он жалованьем жил И регистратором служил. 2
в посольстве.
3
Пересесть кого, старинное выражение, значит занять место выше
4
известный любитель древности, умерший несколько лет тому назад
* * *
От западных морей до самых врат восточных Не многие умы от благ прямых и прочных Зло могут отличить… [рассудок] редко нам [Внушает] "Пошли мне долгу жизнь и многие года!" Зевеса вот о чем и всюду и всегда Привыкли вы молить — но сколькими бедами Исполнен дол[гой][?] век! Во-первых, [как] рубцами, Лицо [морщинами покроется] — оно превращено. [КН. КОЗЛОВСКОМУ.]
Ценитель умственных творений исполинских, Друг бардов английских, любовник муз латинских, Ты к мощной древности опять меня манишь, [Ты снова мне] велишь. Простясь с мечтой и бл[едным] [?] идеалом, Я приготовился бороться с Ювеналом, Чьи строгие стихи, неопытный поэт, [Стихами] перевесть я было дал обет. Но, развернув его суровые творенья, Не мог я одолеть пугливого смущенья… [Стихи бесстыдные] прияпами торчат, В них звуки странною гармонией трещат * * *
Была пора: наш праздник молодой Сиял, шумел и розами венчался, И с песнями бокалов звон мешался, И тесною сидели мы толпой. Тогда, душой беспечные невежды, Мы жили все и легче и смелей, Мы пили все за здравие надежды И юности и всех ее затей. Теперь не то: разгульный праздник наш С приходом лет, как мы, перебесился, Он присмирел, утих, остепенился, Стал глуше звон его заздравных чаш; Меж нами речь не так игриво льется. Просторнее, грустнее мы сидим, И реже смех средь песен раздается, И чаще мы вздыхаем и молчим. Всему пора: уж двадцать пятый раз Мы празднуем лицея день заветный. Прошли года чредою незаметной, И как они переменили нас! Недаром — нет! — промчалась четверть века! Не сетуйте: таков судьбы закон; Вращается весь мир вкруг человека, Ужель один недвижим будет он? Припомните, о други, с той поры, Когда наш круг судьбы соединили, Чему, чему свидетели мы были! Игралища таинственной игры, Металися смущенные народы; И высились и падали цари; И кровь людей то Славы, то Свободы, То Гордости багрила алтари. Вы помните: когда возник лицей, Как царь для нас открыл чертог царицын, И мы пришли. И встретил нас Куницын Приветствием меж царственных гостей, Тогда гроза двенадцатого года Еще спала. Еще Наполеон Не испытал великого народа Еще грозил и колебался он. Вы помните: текла за ратью рать, Со старшими мы братьями прощались И в сень наук с досадой возвращались, Завидуя тому, кто умирать Шел мимо нас… и племена сразились, Русь обняла кичливого врага, И заревом московским озарились Его полкам готовые снега. Вы помните, как наш Агамемнон Из пленного Парижа к нам примчался. Какой восторг тогда [пред ним] раздался! Как был велик, как был прекрасен он, Народов друг, спаситель их свободы! Вы помните — как оживились вдруг Сии сады, сии живые воды, Где проводил он славный свой досуг. И нет его — и Русь оставил он, Взнесенну им над миром изумленным, И на скале изгнанником забвенным, Всему чужой, угас Наполеон. И новый царь, суровый и могучий, На рубеже Европы бодро стал, [И над землей] сошлися новы тучи, И ураган их НА СТАТУЮ ИГРАЮЩЕГО В СВАЙКУ.
Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый, Строен, легок и могуч, — тешится быстрой игрой! Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся, Дружно обнявшись с тобой, после игры отдыхать. НА СТАТУЮ ИГРАЮЩЕГО В БАБКИ.
Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено Бодро опёрся, другой поднял меткую кость. Вот уж прицелился….. прочь! раздайся, народ любопытный, Врозь расступись; не мешай русской удалой игре. * * *
Альфонс садится на коня; Ему хозяин держит стремя. "Сеньор, послушайтесь меня: Пускаться в путь теперь не время. В горах опасно, ночь близка, Другая вента далека. Останьтесь здесь: готов вам ужин; В камине разложен огонь; Постеля есть — покой вам нужен, А к стойлу тянется ваш конь". — "Мне путешествие привычно И днем и ночью — был бы путь, Тот отвечает, — неприлично Бояться мне чего-нибудь. Я дворянин, — ни чорт, ни воры Не могут удержать меня, Когда спешу на службу я". И дон Альфонс коню дал шпоры, И едет рысью. Перед ним Одна идет дорога в горы Ущельем тесным и глухим. Вот выезжает он в долину; Какую ж видит он картину? Кругом пустыня, дичь и голь, А в стороне торчит глаголь, И на глаголе том два тела Висят. Закаркав, отлетела Ватага черная ворон, Лишь только к ним подъехал он. То были трупы двух гитанов, Двух славных братьев-атаманов, Давно повешенных и там Оставленных в пример ворам. Дождями небо их мочило, [А] солнце знойное сушило, Пустынный ветер их качал, Клевать их ворон прилетал. И шла молва в простом народе, Что, обрываясь по ночам, Они до утра на свободе Гуляли, мстя своим врагам. Альфонсов конь всхрапел и боком Прошел их мимо, и потом Понесся резво, легким скоком, С своим бесстрашным седоком. * * *
Забыв и рощу и свободу, Невольный чижик надо мной Зерно клюет и брызжет воду, И песнью тешится живой. [ИЗ ПИСЬМА К ЯКОВЛЕВУ]
Смирдин меня в беду поверг; У торгаша сего семь пятниц на неделе. Его четверг на самом деле Есть после дождичка четверг. * * *
От меня вечор Леила Равнодушно уходила. Я сказал: "Постой, куда?" А она мне возразила: "Голова твоя седа". Я насмешнице нескромной Отвечал: "Всему пoрa! То, что было мускус темный Стало нынче камфора". Но Леила неудачным Посмеялася речам И сказала: "Знаешь сам: Сладок мускус новобрачным, Камфора годна гробам".