Собственное свое тело Франциск называет "братом ослом"; добродушно называет, потому что тут же и говорит: "Радуйся, брат тело, ибо отныне я охотно буду исполнять твои желания и поспешу помочь твоим горестям". Брат тело! Может быть, впервые за XII веков так: брат... Но брат, конечно же, одухотворенный.

Видите, вот уже идет наш Франциск к императору в надежде умолить оного не убивать жаворонков, потому что эта пичуга особенно предана Иисусу Христу: "У брата жаворонка шлык как у монаха, и он смиренная птица, потому что охотно ходит по дороге в поисках хлеба. Летая, он славит господа очень сладко, как добрые монахи, презирающие земное... Одежда его (крылья) похожа цветом на землю, и этим он дает пример монахам, чтобы не носили они расцвеченных и тонких одежд".

Бедная птичка жаворонок! Нищая и смирная, потому и христолюбивая. Но здесь жаворонок - еще и учитель; он учит монахов, причем чему надо учит. Добродетельно внешним видом учит.

"Даже к червям он питал любовь, ибо в Писании сказано о спасителе: я есмь червь, а не человек". И он их собирал с дороги и относил в безопасное место, чтобы путники не раздавили их". Верно: "ибо в Писании сказано". Но в Писании сказано обо всем, и потому все достойно любви и так: без ссылки на источник. И не только червь, но и камень, ибо в тексте сказано: "На высокий камень вознес ты меня". Что уж тогда говорить про брата Дерево, брата Огонь или брата Солнце.

Но в том-то все дело, что и брат Червяк, и брат Солнце - равно братья, потому что равно богоугодны.

И все эти названные братья по-братски же относились и к Франциску.

Пантеизм?
– Нет, конечно. Потому что предмет любования для Франциска (по отдельности, понятно) - не бог-природа, а природа в боге. Они для него "ради Христа", ибо одушевлены богом. Они для него - каждый - бог: во всецелости и единственности, в вечной полноте мгновения. Бог... Но и тварь божья, только начатое быть божье - еще не смышленое - творение.

И он учит их всех: проповедует сестрам ласточкам и братьям цветам, потому что Христос "был со зверями".

Мир Франциска шире, но в то же время подробней, конкретней, многообразней. Пафос всматривания - естествоиспытательский (в будущем, конечно) пафос.

Совсем не книгочей и вовсе не ученый человек, Франциск лелеет и бережет всякую бумажку с буквами, потому что из букв может быть сложено имя божье. Хвалить бога - дело гордынное, а вот творения божьи - дело другое: потому что все они - тоже Христос.

Серафический "доктор" Франциск "возвестил о продолжающемся еще пребывании Христа в мире", но возвестил неслыханным дотоле умением прожить собственную жизнь в подражание Иисусу Христу как новый ученик Христа, невесть откуда взявшийся на земле спустя чуть ли не двенадцать столетий.

Таковы примерные вешки, кои следовало расставить, дабы как-то вымерить эту поистине безмерную всехристианнейшую аудиторию, в которой живя проповедовал людям, птицам и волкам ассизский подвижник Франциск.

А ЧТО ТЕПЕРЬ? А теперь вот что.

Прочитаем "Цветочки святого Франциска", представляющие собой в слове запечатленную жизнь этого замечательного человека. Но что такое в слове запечатленная жизнь, если это слово сказано двести лет спустя после свершения самой этой жизни - в XIV веке? Жизнь, завершившись, впрочем, и не могла стать словом о ней в синхронном co-бытии с такой именно жизнью, с самого начала чуждой какому бы то ни было слову о ней. Это была жизнь принципиально вне текста, ибо была нечаянно радостной и божественно случайной, как дитя играющее. Но житие о такой жизни, данное в слове (а в чем же еще?), спустя время не только возможно, но и нравственно необходимо. "Цветочки" - это и есть то самое.

Житие - предание - легенда...

"Легендой ставший, как туман" (Есенин).

Собственно, почему "как туман"? Предание как память народа фантастичней, но зато и концентрированней в статистически надежном правдоподобии, чем мгновенная правда факта, и потому, может быть, истиннее этого одного факта, канувшего в изошедшее во времени небытие, не успевшее стать словом. Но правда мига - не есть ли это вся правда: на веки вечные во вселенской повсеместности?!

И все-таки, читая "Цветочки", мы читаем не жизнь Франциска и не жизнь-текст, а текст-память об этой жизни. И потому фольклорно-литературную ее версию. (Хорошо, что фольклорную.)

Ну так в путь по этому лужку, на коем произрастают все эти замечательные цветочки, взращенные каждый каким-нибудь совершенно правдивым fra - меньшим братом, лично знавшим своего учителя и потому вполне заслужившим того, чтобы поверить ему, этому брату.

Вот несколько выписок из этого "евангелия от народа".

В путь!..

Подражание Иисусу Христу - его жизни - начинается с первого же цветочка: "Господин наш святой Франциск, в начале существования Ордена своего, избрал двенадцать товарищей, так же как Христос - двенадцать апостолов: из этих двенадцати апостолов один удавился - то был Иуда; равно и один из двенадцати товарищей святого Франциска повесился - то был брат Иоанн с Шапкой (монашеским шлыком.
– В. Р.), сам надевший себе веревку на шею".