Я откланялся и пошел в свою каюту...

На следующий день океан был по-прежнему смирен. Стояла ужасная жара. Император, видимо, совсем не спал: под глазами - черные круги. Он начал диктовать:

– Все это время ко мне в Потсдам приезжали поляки - умоляли отвоевать у России их родину. Польская мечта воскресить Речь Посполиту... такая понятная рожденному на Корсике...

Александр хотел предупредить мой приход в Польшу. "Стотысячная русская армия готовится двинуться в поход, за нею должна следовать гвардия", сообщали мои шпионы. Что ж, я должен был поторопиться и встретить их как должно. И мои войска вступили в Польшу. Войдя в страну, я объявил: "Рабство отменяется, все граждане равны перед законом". Но с независимостью Польши решил обождать. Я хотел, чтобы поляки заслужили ее на поле битвы, сражаясь вместе со мной. И еще в случае мирных переговоров с русскими это могло стать камнем преткновения. Отобрать назад независимость я уже не смог бы, а для русских это наверняка было бы главным условием... Короче, политика! Всегда проклятая политика!..

А потом была та битва с русскими под Прейсиш-Эйлау. Не все мои маршалы из-за снежных заносов вовремя привели свои корпуса. И к началу сражения случилось недопустимое: артиллерия оказалась малочисленнее русской. Моя пехота пошла в атаку. Снег, холодный и столь непривычный для нас, бил, хлестал в лицо. Подул ледяной ветер, началась пурга - так это здесь называют. Ужасающий ледяной вихрь вмиг ослепил пехоту, и она попала под ураганный огонь русской артиллерии. Наступление захлебнулось. Мы были рассеяны. И тогда четыре тысячи русских гренадеров бросились в атаку под нашими ядрами. Я мог только сказать: "Какая отвага!"

Я следил за битвой с окраины городского кладбища. И уже вскоре земля вокруг меня превратилась в новое кладбище. Русская артиллерия делала свою работу, и трупы двух адъютантов, семи офицеров и десятка солдат окружили меня полукругом. После каждого залпа огромные ветки срывались с деревьев. Меня умоляли уйти. Но я понимал - только мое присутствие удерживает солдат от бегства. Пока они стояли. Это были страшные часы!.. Я выжидал, когда почувствую - решительный момент боя настал! Великий момент. И вот он! Есть! Пора!..

Глаза императора выскакивали из орбит. Он был ужасен.

– Вперед! Я велел атаковать Мюрату... Звездный час! Это была самая отчаянная и самая красивая кавалерийская атака, которую я когда-либо видел. Восемьдесят эскадронов, собранных в единый кулак, обрушились на русских. Потеряв, как всегда, ощущение опасности, хмельной от ярости Мюрат вел их в атаку. Звон копыт - прекрасный звон по замерзшей земле... Эта атака решила все! И за нею последовал мощный удар Нея по правому флангу. Русские начали отходить...

Двадцать пять тысяч русских на восемнадцать тысяч французов - цифры убитых... Но это не было привычной победой. Не было бежавших, не было привычной массы пленных. Были только раненые и убитые. Русские просто отступили с поля битвы. Всюду валялись ружья, сабли. Иногда это были целые холмы из оружия и трупов, постепенно заметаемые снегом... Никогда на небольшом клочке земли я не видел столько трупов. Помню склон холма, за которым укрывались русские, весь покрытый окровавленными телами моих солдат. Это была колонна Ожеро, которая сбилась с пути и оказалась прямо перед русскими пушками. Сначала они были расстреляны в упор, а потом здесь, видно, пошла рукопашная... уцелевшие были переколоты русскими штыками. Помню снежный холм - это был занесенный снегом мертвый драгун. Он умер, привалившись к дереву. И ветер намел огромный сугроб. Из снега торчали его рука с тесаком и кусок щеки с застывшей кровью... А рядом еще холм... и опять из снега торчали руки и ноги мертвецов и слышались стоны умирающих. И рядом с мертвецами - искалеченные лошади. Бока их раздувались, приподнимая наметенный снег... Они медленно подыхали, уткнувшись мордой в снег, лежа на боку, судорожно бились... И глаза их - страдающие, человеческие глаза...

Я пропадал на этом страшном поле несколько дней, считая своим долгом смотреть на эти горы трупов. Радость победы? Какая тут радость! Отец, теряющий детей... Вот что такое Прейсиш- Эйлау! Только много позже я понял в этой беспощадной пурге, в заметенных снегом трупах мне показали призрак будущего. Но я его не увидел. А если бы и увидел?..

Император задумался, потом сказал:

– Вычеркните про "призрак будущего"... Итак, я должен был подвести итог. Мои офицеры не раздевались по два месяца, а некоторые и по четыре. Я сам последние две недели не снимал сапог. Армия жила в снегу, у нас не было вина, мои люди ели картошку и мясо без хлеба, им приходилось биться в рукопашную под беспощадным обстрелом пушек. Мы вели войну против русских, калмыков, татар - против варваров, захвативших когда-то Римскую империю. Я должен был дать отдохнуть своей армии, чтобы потом одной решительной битвой закончить кампанию... Думал ли я тогда, что эти дикари придут в Париж?!

Полночь. Диктовка опять закончилась моим полным истощением. Я ухожу из его каюты, Маршан, сидящий у дверей, желает мне доброй ночи. Уже на палубе, обернувшись, вижу через окно, как император продолжает расхаживать по каюте... Думает... Маршан входит в каюту и опускает занавески...

Как много написано его портретов... Давид, Гро - величайшие художники Франции изображали императора в блеске побед. Увидев очередное полотно, он снял перед кем-то из них шляпу... Но лучший его портрет не был написан. Между тем я вижу его каждый день. Это император, не просто вспоминающий, но живущий там, среди своих побед, мечущийся по тесной каюте, полной слышных ему одному звуков: стонов раненых, выстрелов ружей, грохота артиллерии, храпа лошадей... и возвращающийся в жалкую действительность с ранеными глазами...

На следующее утро - знакомая картина: торопливо допивает кофе и, не поздоровавшись, начинает диктовать, вышагивая по каюте:

– Я дал своим войскам отдохнуть с марта по май на зимних квартирах. И отдохнул сам. Я жил в старинном прусском замке Финкенштейн. Здесь была моя штаб-квартира. И все это время сотни курьеров скакали в замок и обратно в европейские столицы. Отсюда я управлял завоеванной Европой...

Я только успел подумать, как император сказал:

– Да, вы правы, свое уединение я делил... вы знаете - с кем... Горел огромный камин... и по вечерам мы молча сидели подле него...