Она, не сдерживаясь, заплакала сильней:

– Я тебя люблю, Витька.

– Ну, что за беда, - с нарочитой небрежностью отвечал он.
– Я тебя тоже люблю. От этого не плачут.

– Я слабая. И я все еще боюсь.

– Не бойся, Леся, проехало.
– Парень еще что-то добавил, но Алексей Петрович не расслышал. Он не хотел подслушивать, но еще более не хотелось ему, пригревшемуся и завороженному, подниматься и переходить. Да и их он бы вспугнул.

– За что они так тебя?
– спрашивала она.

– Ты же знаешь: мозги у нас с тобой не туда повернуты. Не то делаем, не так делаем. Знаешь ты, Леся.

Она помолчала и натянуто спросила:

– Ты скрываешься?

– Нет, - быстро сказал он.
– Это пусть они скрываются. Я на своей земле.

– Скажи мне правду, Витька...

– Я тебе правду говорю. Правду, правду и одну только правду.
– Он говорил прерывисто, должно быть, лаская ее.
– Поправляйся скорей. Придет лето - поедем мы с тобой на Валаам. Там и обвенчаемся. Дадут нам келью, мне на подворье обещали. Рядом, под маленьким окошечком, будет плескаться вода. Кругом ни одной чужой души, все свои. Ты там быстро окрепнешь.

– Витя, а ты на подворье скрываешься, да? Скажи мне.

Твердо: по-мужски:

– Я нигде не скрываюсь, даю тебе честное слово. Ты поправляйся, не думай об этом.

Они умолкли, и надолго. Булькнуло: кто-то бросил в воду камешек. Шелестели за деревьями голоса гуляющих по аллее, с фырканьем пронеслась стайка воробьев. И все теплее, все спокойней и ласковей пригревало солнце. Алексей Петрович опять задремал. Снова заговорили с соседней скамьи, но о чем, он не различал, и снова девушка плакала, а мягкий рокоток парня успокаивал ее. Все было как во сне. И, как во сне, где-то далеко-далеко раздался колокольный звон, сначала мерный, важный, потом все быстрей, все тревожней, собирая голоса, которые принялись вторить ему: бом-бом-бом!

Алексей Петрович напрягся. Голоса то отдалялись, то снова сливались со звоном, словно птицами летая вокруг, подныривая и устремляясь ввысь, чтобы возгласить оттуда:

Бом, бом, бом - спешите в храмы Божии,

Бом, бом, бом - пока еще, пока еще звонят.

Звон умолк. В тишине девушка попросила:

– Включи.

– Ты опять будешь плакать.

– Я постараюсь. Включи.

Алексей Петрович окончательно очнулся. И, скосив глаза, увидел поверх решетчатой спинки скамьи две склоненные друг к другу головы - одну в белой вязаной шапочке и другую - непокрытую и крупную, в ежике русых волос. Снова ударил звон. "Да это же кассета, песня", - догадался Алексей Петрович. Ударил звон, и парень с девушкой, накинув на плечи друг друга руки и еще теснее прижавшись, повели вместе с глубоким, грудным, красиво и сурово вопрошающим голосом повицы:

Бом, бом, бом - где ж вы, сыны русские?

Бом, бом, бом - почто забыли мать?

Бом, бом, бом - не вы ль под эту музыку

Бом, бом, бом - шли парадным шагом умирать?!

Девушка, склонившись, заплакала навзрыд. Парень выключил запись. Алексей Петрович, уже не таясь, смотрел в их сторону. Парень успокаивающе водил рукой по спине девушки и в оцепенении глядел куда-то прямо перед собой.

...Полгода потом Алексей Петрович будет искать эту песню, спрашивая в кругу, где могли ее знать, пока однажды вовсе не молодой человек, сверстник Алексея Петровича по возрасту, не расскажет ему о монахе Псково-Печерского монастыря Романе, который сложил и эту песню, а вместе с нею и многие другие для попечения о запущенной русской душе.