– Да, в последнем письме он сообщил, что приедет сегодня вечерним поездом. И после не писал, что дело переменилось.

– Значит, он должен быть. Вы пойдете, Филипп, ему навстречу?

– Это еще зачем?

– Чтобы встретить его на вокзале.

– Он знает дорогу, - говорит Филипп, - один дойдет, не маленький.

– Вы бы тут же, на вокзале, и поцеловали его.

– Ну!

– Но ведь вы любите вашего Антуана?

– Нет у нас привычки встречать на вокзалах, - говорит смущенный Филипп.
– Да я думаю, что он не приедет. Он был бы уже здесь.

Филипп глядит на часы и высчитывает в уме время, а я слышу звон колокольчиков.

– Слушайте, - говорю я, - это он.

– В почтовой карете? Удивительное дело, - говорит Филипп.

Мадам Филипп встает с места, и спицы, воткнутые в носок, шевелятся, как усики потревоженного насекомого.

Филипп открывает дверь и глядит.

Это не Антуан, это фермер, который любезно согласился доставить Филиппу адресованную ему посылку, - ее передал на вокзале какой-то человек.

Мадам Филипп, стоя на коленях, развязывает пакет: в нем штатская одежда Антуана. Он должен был принести ее сам, когда пришел бы в отпуск.

– Значит, он не придет, - говорит она.

– Может, - замечаю я, - есть какое-нибудь письмо внутри.

– Нет.

– Посмотрите получше.

– Ничего нет.

– Ясно, вы получите завтра письмо от Антуана. Он вам объяснит, почему не приехал, и поздравит вас с Новым годом.

– Возможно, - говорит Филипп.

Мадам Филипп раскладывает и перетряхивает одежду: штаны, пиджак, мягкую шляпу, галстук шнурком и несколько грязных кальсон.

– Вот, - говорит она, - все тряпки, которые были на нем, когда он от нас уехал. Прямо можно подумать, что он умер.

III

Так как я просил Филиппа меня предупредить, он прислал мне телеграмму: "Свинью режу субботу". Двенадцать часов езды по железной дороге, и вот я у Филиппов.

– Все идет хорошо?
– спрашиваю я.

– Да, - отвечает Филипп.

– А где она?

– В конюшне, не привязана.

– Спокойна?

– Она спит уже двое суток. Я ей не даю есть. Лучше резать натощак.

– Она такая тихая, - замечает мадам Филипп.
– Я прогуливала ее вчера по двору. Не думала я, что загоню ее обратно одна. А справиться с ней было легче, чем с овцой.

– А сколько она весит?

– Двести семь фунтов.

– Да, это вес!

– Сносный, - говорит Филипп.
– Думаю, будет неплоха... Я купил ее у знакомого фермера, который откармливал ее ячменем.

– Только бы завтра была хорошая погода!

– Ветер повернул на север, будет сухо, а если еще ночью подморозит самая погодка резать свинью.

– Все готово?

– Да. Я оставлю дома сынишку, Пьера. Он не пойдет работать на реку и нам поможет,

– Я вам тоже помогу.

– Мы с соседкой будем делать колбасы, - заявляет мадам Филипп.

– В котором часу вы ее подымете?

– Свинью-то?

– Да.

– Как солнце взойдет.

– Покойной ночи, - говорю я.
– Идите спать и набирайтесь сил.

– Я рад, что вы приехали, - замечает мне Филипп.
– Я доволен, что буду резать ее при вас.

На другой день в семь часов утра он постучал ко мне в дверь, и я оделся при солнечном свете, который проникал через каминную трубу. Филипп надел чистый передник. Он уверял меня, что нож его режет хорошо. Он расстелил на земле солому. Мадам Филипп и соседка ходили растерянные, а он был серьезен.

Я и Пьер, заложивший руки в карманы, пошли за ними до конюшни. Он вошел один, держа веревку, а нас оставил у дверей. Мы прислушивались.

Я слышал, как Филипп отыскал свинью и заговорил с ней. Свинья ворчала на него, но не проявляла ни удовольствия, ни беспокойства.

Опытный Пьер объяснял мне все, что там происходит.

– Отец, - сказал он, - завязал ей на ноге узел.

Свинья начала сердиться. На этот раз она захрюкала так громко, что собаки во дворе ей ответили. Я понял, что она вырвалась и Филипп не может ее найти.

– Дайте свету, - сказал Филипп.

Я быстро приоткрыл и захлопнул дверь, потому что увидел свиной пятачок. Я сказал Пьеру, чтобы он держал свинью, как надо. Но охота длилась недолго. Филипп загнал свинью в угол конюшни и после короткой схватки укротил ее.

– Открывайте!
– Его крик слышался среди отчаянных воплей животного.

Оба они вышли из конюшни. У свиньи на задней ноге была веревка, которую Филипп держал высоко в руке, и было приятно смотреть на свинью, такую свежую, чистую, будто она только что умылась. Наше присутствие и дневной свет удивили ее. Она бросилась было бежать, остановилась и перестала вопить. Она сделала несколько шагов, ей показалось, что она свободна. Она задыхалась и стала обнюхивать все вокруг. Но Филипп передал веревку Пьеру, схватил свинью за уши, опрокинул ее, визжащую и болтающую ногами, на разбросанную по земле солому. Женщины держали - одна полотенце и нож, другая - таз, чтобы собирать кровь. Пьер схватил ногу и крепко ее держал, а я ходил вокруг них.