Перед дворцом, где помещался Совет, стоял грузовик, отправлявшийся на фронт. Полдюжины красногвардейцев, несколько матросов и один или два солдата, которыми командовал рослый рабочий, забрались в кузов. Они крикнули мне, чтобы я ехал с ними. Из Совета выходили красногвардейцы, сгибаясь под грузом небольших бомб из рифленыого железа, наполненных гру битом, который, как они говорили, в десять раз сильнее и впятеро чувствительнее динамита. Они взваливали все эти бомбы на грузовик. Потом зарядили трехдюймовку и прикрутили ее веревками и проволокой к грузовику.

Мы отправились при шумных криках, разумеется, полным ходом. Тяжелый грузовик мотался из стороны в сторону. Пушка переваливалась с колеса на колесо, а грубитпые бомбы катались у нас под ногами, звонко стукаясь о боковые стенки автомобиля.

Рослый красногвардеец, которого звали Владимиром Николаевичем, закидал меня вопросами об Америке: "Зачем Америка вступила в войну? Готовы ли американские рабочие разделаться с капиталистами? В каком наложении сейчас дело Муни (Том Муни - активный деятель рабочего движения США, литейщик, был приговорен к смертной казни по провокационному обвинению в том, будто бросил бомбу во время парада в Сан-Франциско 22 июля 1916 г. Под давлением огромного возмущения среди трудящихся орези-Дчн-1 Вильсон был вынужден вмешаться, и приговор был изменен: смертная казнь была заменена Тому Муни пожизненным тюремным чак.мо чонирм Несмотря на доказанную невиновность Тома Муна, он просидел тюрьме свыше двадцати лет и был освобожден во время президентства Рузвельта.) Будет ли Беркмзн (Беркмэн - один из соироцессников Тома Муни.Ред.) выдан Сан-Франциско?" - и так далее. Нелегко было отвечать на все эти вопросы, выкрикивавшиеся под грохот машины, в то время как мы держались друг за друга и пританцовывали среди катавшихся бомб.

Время от времени патрули пытались остановить нас. Солдаты выбегали на дорогу и, вскидывая винтовки, кричали: "Стой!"

Но мы не обращали на них никакого внимания. "Черт в;"е дери!
– кричали красногвардейцы.- Станем мы останавливаться для всякого! Мы Красная Гвардия!.." И мы гордо, с шиком грохотали дальше, а Владимир Николаевич продолжал выкрикивать мне что-то об интернационализации Панамского канала и тому подобных материях...

Отъехав около пяти миль, мы встретили группу матросов, шедших к Царскому. Мы замедлили ход.

"Братишки, где фронт?"

Передний матрос остановился и поскреб в затылке. "Утром был вон там, так, в полуверсте по дороге. А теперь - черт его знает где. Мы вот ходили, ходили, да так и не нашли".

Они влезли к нам на грузовик, и мы двинулись дальше. Мы, вероятно, проехали еще около мили, когда Владимир Николаевич вдруг прислушался и крикнул шоферу, чтобы остановил машину.

"Стреляют!
– сказал он.- Слышите?" На мгновение наступило мертвое молчание, а затем впереди и слева от нас раздалось три быстрых, следовавших один за другим выстрела. По обе стороны дороги расстилался густой лес. В состоянии сильного возбуждения мы осторожно поехали дальше, разговаривая топотом, и остановились только тогда, когда грузовик оказался как раз почти напротив того места, откуда стреляли. Соскочив на землю, мы рассыпались в цепь и, крадучись, вошли в лес, сжимая винтовки.

Тем временем двое товарищей отвязали пушку и вертели ее до тех пор, пока ствол не оказался направленным прямо нам в спину.

В лесу царило глубокое молчание. Листья уже опали, и стволы деревьев тускло серели под лучами низкого и чахлого осеннего солнца. Все было недвижно. Слышно было только, как под нашими ногами хрустит лед, покрывавший мелкие лесные лужицы. Неужели засада?..

Мы беспрепятственно шли вперед, пока деревья не начали редеть и впереди не открылся просвет, и тогда остановились. Впереди, на маленькой полянке, трое солдат беспечно болтали у небольшого костра.

Владимир Николаевич шагнул вперед. Здраствуйте, товарищи!
– сказал он. Наша пушка, двадцать винтовок и целый грузлвик грубитных бомб - всё это, казалось, висело на волоске. Солдаты вскочили на ноги.

"Что у вас тут за стрельба?"

Один из солдат, облегченно вздохнув, ответил: Да это мы, товарищ, пару зайцев подстрелили...".

Наш грузовик мчался к Романову, рассекая светлый и пустынный воздух. На первом же перекрестке навстречу нам, размахивая винтовками, выскочили двое солдат. Мы замедлили ход и остановились.

"Пропуска, товарищи!"

Красногвардейцы подняли крик. "Мы Красная Гвардия. Но надо нам никаких пропусков... Валяй дальше, нечего разговаривать!.."

Но тут вмешался матрос. "Нельзя так, товарищи. Надо держать революционную дисциплину. Этак всякий контрреволюционер влезет на грузовик да скажет: "Не надо мне никаких пропусков!" Ведь эти товарищи нас не знают..."

Начался .спор. Однако все мало-помалу согласились с мнением матроса. Красногвардейцы с ворчанием вытащили своп грязные бумажки. Все удостоверения были одинаковы, и только мое, выданное революционным штабом в Смольном, имело совсем особый вид. Часовые заявили, что мне придется идти с ними. Красногвардейцы яьостио запротестовали, но тот матрос, который первым заговорил о дисциплине, вступился за часовых. "Мы знаем, что этот товарищ человек верный,- говорил он,- но ведь есть комитетские приказы, и этим приказам надо подчиняться. Такова революционная дисциплина..."

Чтобы не вызывать дальнейших споров, я слез с грузовика, и он умчался вперед, причем вся компания махала мне руками в знак прощального привета. Солдаты с минуту пошептались, йотом подвели меня к степе и поставили. Вдруг я понял все: они хотели расстрелять меня.

Я оглянулся: кругом ни души. . Только один признак жилья - дымок над трубой деревянной дачи примерно в миле от дороги. Солдаты отошли от меня на дорогу. Я в отчаянии подбежал к ним.

"Да поглядите же, товарищи! Ведь это печать Военно-Революционного Комитета!"