– Ботинки - да. А наволочка? Ну, и то-то... Вы идете? Только еще раз поклянитесь, что деньги точно отдадите.
– И пока они оба, чуть ли ни хором проговорили: "Да! Деньги, пять тысяч, отдадим сразу же по возвращении в Киев!" - с места не сошла.

В камере велела позвать Алексея Ивановича; парень в фартуке перекрестился.

– Дак третий день как похоронили.

– А что... с ним случилось?
– едва ворочая языком, спросил Красовский.

– Отравился какой-то дрянью и помер. В одночасье.

– А пакет?
– выспрашивала Чеберякова.

– Пакет он хранил, не так давно киевские ему привезли и на сохранение оставили, да он его унес, еще сказал- мол, так надежнее выйдет. Он один жил, вы ступайте, может, новые жильцы и отдадут?

Домик, в котором квартировал сиделец камеры хранения, располагался у кладбища, почти в центре города. Когда пришли и стали спрашивать, первый же прохожий показал на кучу обгоревших бревен и свалку мусора.

– А как он помер - так домик-то и вслед за ним...
– объяснил с сочувствием.

Поняли, что уперлись в стену. Вера сказала:

– Верите теперь?! Я так думаю, что это Рудзинского и дружков дело. Забоялись разоблачения, не до меня им стало, вот, - и посмотрела победно.

Никогда прежде не был Красовский столь уверен в абсолютном раскрытии дела. Никогда еще не получал такой оплеухи. Сказал, не скрывая:

– Либо вы, Вера Владимировна, все знали и лукавили изначально, либо мы имеем дело с такой силой, какая нам не по зубам.

Вера усмешливо кивнула, Барщевский вытащил из портсигара папироску и нервно трясущимися пальцами поднес ко рту. Даже спичку зажечь не смог, и Красовский, чиркнув, дал прикурить. Это был полный разгром...

Утром, во время завтрака в гостинице, появился Ананий и, пройдясь для вида (что именно для вида, Евгений Анатольевич понял сразу, слишком уж хитрющая физиономия была у жандармского вахмистра), потребовал у официанта "рюмку и редиску", а получив требуемое, вкусно запрокинул и, вытирая усы, осведомился - нет ли каких претензий и пожеланий. Затем милостиво выслушал подбежавшего хозяина, что, мол, "все за счет заведения", и величественно удалился. Скомкав завтрак и проклиная Анания, имевшего странную особенность появляться всегда не вовремя, Евдокимов выскочил на улицу и помчался в сторону памятника, где маячила рыхлая жандармская фигура.

– Чего тебе?

Ананий хитро взглянул и прищурился.

– Вы, ваше высокородие, даже для собственной пользы чревоугодие не могёте оставить, между тем то, что я имею сообщить...

– Так сообщай, не тяни!
– нервно прервал Евгений Анатольевич, - нас видят, понимаешь? А этого нельзя, тебя начальство хоть чему-нибудь учило? Слово "конспирация" знаешь?

– В лучшем виде!
– отозвался радостно.
– Мотайте на ус...
– взглянул недоуменно.
– Слабый у вас ус... Никчемный. Никакой. На него разве что сметана из галушек прилипнет. Ладно. Сегодня вечером - встреча. Важная. Велено приуготовить не чай, как обыкновенно, а кофий и закупить пирожных от Франсуа. Я вас прячу на чердаке, тамо дырка есть, я уже высмотрел... Приоткроете аккуратно - и пожалуйте.

– Слышно ли?

– Не было возможности опробовать. Да ведь лучше надюжа, нежели фиг?

В логике Ананию нельзя было отказать... Расставшись с жандармом, Евгений Анатольевич до самого вечера тужил память, пытаясь вспомнить, чем так сильно задели его эти пирожные. Но так и не вспомнил. "Однако Ананий...
– подумал вдруг.
– Что-то в нем не так было... В фигуре, что ли? Или в голосе? Как бы вспомнилось что-то... Только вот - что?"

В особняк проскользнул в назначенный час и, предводительствуемый Ананием, поднялся по скрипучей лестнице на чердак. Здесь было сумрачно, душно, на веревке висело мужское белье.

– Наше-с, - стыдливо потупился Ананий, перехватив взгляд Евгения Анатольевича.
– С супругой, значит, в ссоре, а оно, сволочь, запах выделяет.

– А ссора-то из-за чего?

– Потребовали-с любви, а у меня, ну, после известных вам событий и женщины этой... Ну, да вы знаете - срам один. Не выходит ничего-с...

– А где теперь Мищук и Зинаида Петровна?

– По разным комнатам, под строжайшим замком-с,- несколько нервозно произнес Ананий и, подойдя к трубе, что шла сквозь пол и крышу, аккуратно вынул два кирпича.
– Тамо каминное зало, диван стоит как раз напротив, истоплено, так что дрова кидать не станут, иначе вы тутае задохнетесь. Слушайте в свое удовольствие, - и, улыбнувшись на прощание, удалился.

Евгений Анатольевич догадался: он приятен Ананию, потому что тому приятна Катя. "О отзвук, реминисценция любви, даже ты будишь в самых отдаленных сердцах некий живой отклик, и это значит, что всесильна любовь..." - меланхолично подумал Евгений Анатольевич, и странная улыбка скользнула по его вдруг пересохшим губам.

Ждал долго. Уже и смеркаться начало, а снизу не доносилось ни звука. Наконец громыхнула дверь и потянуло сквозняком, ударил поток теплого воздуха. Сквозь вынутые кирпичи дуло изрядно, и Евдокимов с опаской подумал, что вытянет у них там все тепло, тогда затопят- прощай подслушка. Между тем гости рассаживались, скрипел диван, невнятные междометия долетали довольно отчетливо.