Заключенный Маховский стоял посреди камеры и улыбался. В его маленьких, близко посаженных друг к другу глазках не было и тени той неизгладимой тоски, которую я наблюдал практически у каждого узника Каменного. Я сразу же обратил внимание на его скованные железной цепью щиколотки ног. Цепь была достаточно длинной, чтобы этот двухметровый великан мог спокойно ходить, но явно коротковатой, чтобы попробовать убежать или лягнуть ногой кого-нибудь из конвоиров. Бывший боксер сделал шаг мне навстречу и остановился.

— Я ждал вас, батюшка. — Голос Маховского был под стать телосложению.

Грубый, вкрадчивый, от которого, случись услышать его в темной подворотне в половине второго ночи, у припозднившегося прохожего непременно душа уйдет в пятки, и он не только потеряет дар речи, но и способность передвигаться. А уж о возможности оказать этому монстру физическое сопротивление и говорить не приходится.

— Как вас называть? — продолжая улыбаться, поинтересовался Маховский. — Меня зовут Борис Борисович. Как певца Гребенщикова. Слышали, поди, о таком?

— Отец Павел, — представился я, делая шаг навстречу зеку. — Начальник тюрьмы передал мне, что вы, сын мой, хотите исповедоваться. Я готов вас выслушать. Но не надейтесь, что для искупления своих грехов вам хватит только слов...

— О да, отец Павел, я грешен! — вдруг взревел Маховский, бросаясь ко мне и звеня цепями. — Я настолько грешен, что Господь вряд ли простит мне мои страшные грехи! Так почему же не взять на душу еще один?..

Что-то тяжелое и тупое неожиданно ударило меня прямо в лоб, отчего голова загудела, как упавший с башни собора колокол. Тут же, не дав мне опомниться, Маховский своей огромной ручищей схватил меня за плечо и рывком развернул на девяносто градусов.

У меня потемнело в глазах, дышать стало почти невозможно. На все это действие зека не потребовалось и трех секунд, а если прибавить такой немаловажный факт, что в живот мне уперлось что-то острое, то ни о каком сопротивлении не могло быть и речи. По крайней мере, сейчас. Стоило громиле лишь слегка надавить на свое оружие, и мои внутренности вывалятся наружу. А если он покрепче согнет руву, обхватившую мою шею, то переломает мне позвоночник.

В общем, я вел себя именно так, как мне позволял мой душитель. То есть стоял спиной к нему и лицом к двери, едва дыша и не шевелясь, и напряженно смотрел на дверной «глазок».

— Эй, собаки! — заорал Маховский, заметив мелькнувшую в «глазке» тень охранника. — Вы опять облажались, и теперь уже капитально! Поп у меня в заложниках! Приказываю немедленно открыть камеру и бросить оружие на пол, иначе я расковыряю ему вею печенку!

Насчет моей печенки он явно погорячился, подумал я в тот момент.

Железяка, видимо отломанная бывшим чемпионом ринга от кровати, упиралась мне аккурат в углубление под ребрами, чуть выше живота. Хотя вздумай Маховский пырнуть именно в это место, исход вряд ли был бы более благополучным, чем если бы железяка вонзилась мне в правый бок.

— Я сказал: немедленно откройте камеру! — зарычал убийца, напрочь лишив меня способности слышать одним ухом. — Через секунду я проткну этого попа насквозь!

Где-то в коридоре отчаянно взвыла сирена. Сейчас рядом с камерой номер семьдесят два соберется целый взвод парней в черной униформе, а снятые с предохранителя коротко ствольные автоматы вряд ли будут иметь в магазинах почти безобидные резиновые пули. Если же посмотреть на вещи не глазами обезумевшего уголовника, а глазами профессионала-спецназовца, то нетрудно было сообразить — у Бориса Маховского не было ни единого шанса. Хотя и свои личные шансы в настоящий момент я оценил бы как пятьдесят на пятьдесят. Лучше уж недооценить, чем переоценить, а потом скончаться на хирургическом столе, со сломанной шеей и продырявленной диафрагмой. Хотя я надеялся, что до этого не дойдет.

— Открывай!!! — снова заорал Маховский, практически одновременно с распахнувшейся дверью. — Вперед, падла!

Он ткнул меня в живот острой железякой и потащил к выходу из камеры, прикрываясь мною, словно живым щитом. Я молниеносно оценил обстановку и пришел к выводу, что в узком пространстве камеры мои старания могут не принести желаемого результата; Когда зек и я оказались в дверном проеме, я, как мог, огляделся по сторонам. По обе стороны от камеры уже находились четверо «кедровцов» с оружием наперевес и еще несколько — судя по грохоту ботинок — мчались сюда со всех ног. Где-то справа мелькнуло лицо полковника Карпова...

— Положить оружие! Я сказал: всем положить оружие!!! — истошно орал мне прямо в ухо Маховский. Он так крепко прижимал меня к своей груди, что я чувствовал спиной бешеный стук его сердца.

— Отпусти священника! — на удивление спокойно приказал начальник тюрьмы.

— И обещаю, что тебе ничего не будет.

— Заткнись, сука! Считаю до трех, потом я выпущу ему потроха. Раз!..

— Оружие на пол, — приказал Карпов своим бойцам. Они незамедлительно исполнили его приказание. — Никому не двигаться.