— Не скучайте без нас, — Арнольд встал перед зеркалом, с любовью поправил свою джинсовку.

— Красавец… Двигай, — махнул я рукой.

В кабинете повисла невероятная тишина. Слышно было, как в коридоре шагают. Как Кикабидзе поет: «Мне тишина необходима»… Нужно справки писать. И запросы по порченому героину. — рассылаем их во все концы страны.

Часа через два я совершенно ошалел от справок и запросов. Вывел на экран пасьянс и углубился в него.

Зазвонил телефон. Я поднял трубку и услышал голос Асеева:

— Чего делаешь?

— Вкалываю. Как там палка?

— Средне. Подъедь сюда.

— Чего у вас там?

— Арнольду джинсовку разорвали…

Я остановил машину, вылез из салона, вздохнул прокаленный дневной воздух. Вокруг простирались девятиэтажки — похожие друг на друга, как детские кубики в конструкторе.

Вот он, легендарный Холм, по поводу которого мы ломали вчера копья с Асеевым. Тут наркоман на наркомане. Героиновый заповедник…

Димитский район. Раньше здесь деревня была под таким названием — Низкий холм. Потом пошли массовые застройки, которые пообзывали тоскливо-казенно — пятый, шестой микрорайон. Сюда с давних времен расселяли общаги. Родители нынешней молодежи в не такие и далекие времена сами были прыщавыми пэтэушниками, глушили вечерами на спортплощадках и на территориях опустевших детсадов плодово-выгодный портвейн, заканчивали школы, шли к станку, продолжали глушить тот же самый портвейн, уже не из куража, а из органической необходимости. Они растили детей для тех же самых ПТУ. Только вот времена менялись. И на завод, который многим вправлял мозги, молодому пареньку уже не устроиться — в лучшем случае наймешься таскать азербайджанцам ящики на рынке. И портвейн уже вышел из моды. А вошел в моду он, хозяин душ новых времен — ГЕРОИН!

В принципе оценкам, что тут половина молодежи на игле, поверить можно. Вон, двое чад сидят на скамейке — глаза осоловевшие. Им хорошо. Явно укололись, сопляки. Им лет по четырнадцать, не больше.

С ревом на пригорок взмывает мотоцикл с оловянноглазым пацаном лет шестнадцати — как он не свернет себе шею? Когда-нибудь свернет… На тот же пригорок алкаш катит коляску, наполненную бутылками. Она катится с трудом, упорно цепляясь за камни. И алкаш начинает на нее страшно материться, как на опостылевшую жену. По нему видно, что он с удовольствием избил бы ее, если бы не знал наверняка, что тележке до фонаря — она железная, только руку отобьешь…

Все, хватит любоваться провинциальными нравами. Дом Шестнадцать — вот он. Около него стоит наша машина.

Я вошел в вонючий подъезд с выдернутой из стены проводкой, исписанными потолками и сгоревшим лифтом. Поднялся пешком на восьмой этаж — хорошо, что еще в спортивной форме. Местным жителям, особенно в возрасте, у которых лифты пожгли местные малолетние юмористы, подниматься, наверное, ох как нелегко.

Вот и квартира. Дверь незаперта. Оттуда хай, женский писк, голоса. Я вошел. Все были в сборе — и наши, и задержанные. Крик, визг, слезы, сопли — все было привычно.

К двум повязанным девкам лучше всего подходило название — телки. Притом те телки, которые по возрасту и весу ближе к настоящим коровам. Каждая — килограмм под сто весом. Одна сидела, размазывая обильную косметику по щекам и рыдая в три ручья. Вторая тупо молчала, как буренка в стойле.

Та, что рыдала в три ручья, — это и была Люська, которую наркоманы прозвали Свинотой — она банковала с квартиры и славилась кулацкой жадностью.

Однокомнатная квартира была вся забита умопомрачительным барахлом — пуфики, диванчики, разрисованные подносы на стенах, репродукции. Безвкусица царила страшная.

— Что у вас тут произошло? — спросил я Арнольда.

— Эта тварь… — Он покачал головой и показал на вырванный с мясом рукав. — Терентий, новая куртка, а…

— Излагай.

Провалилось мероприятие по-дурацки. Наши подъехали ко двору, вышли из машины, проинструктировали в последний раз Рока, он отправился в подъезд, и тут оттуда вырулили две девки. Чего их на улицу вынесло? Свинота обозрела сразу всю картину, тут же отнюдь не телячьим чутьем просекла, что к чему, и двинула с подружкой прочь.

— Стоять! — заорал Арнольд.

Крик этот прозвучал отмашкой в спортивном беге с препятствиями. Необычайно резво для своей комплекции Свинота с подружкой припустились бежать, как наскипидаренные бегемотики. Их настигли.

— Милиция! — проорал Арнольд.

И тут началась коррида. Джентльменам дам бить неудобно. Дамы же брыкались, как взбесившиеся кенгуру. А Свинота издавала визг, как сирена оповещения о воздушной тревоге.

Рукав Арнольду оторвали сразу, когда он только руку потянул к Свиноте. И пошла куча-мала. Тут как по заказу появилась патрульная машина.

— ОБНОН, — крикнул Асеев, показывая жетон, похожий на звезду шерифа — их нам недавно выдали, и указал на девок. — Взять.

Патрульные попались хилые. Они навалились на Свиноту. А дальше, говорят, зрелище было достойное кинематографа. Свинота вращается, как ротор, а патрульные по инерции разлетаются по кустам.

Дальше терпеть подобное было невозможно. Асеев залепил Свиноте такого пинка, что она устремилась вслед за патрульными. А Асеев невежливо заломил ее подружке руку. На пухлых руках щелкнули наручники.