КШИШТОФ РОГОЗИНСКИЙ, ВИКТОР ЖВИКЕВИЧ
В ТЕНИ СФИНКСА
Пер. с польского Е. Вайсброта
Старуха сидела у окна, опершись локтями о подоконник, и высматривала что-то там, в раскинувшемся за стенами дома мире.
– Когда я была девочкой, - проговорила она, - женщин вроде меня было множество. Они днями просиживали у окон. Мне всегда интересно было, зачем они так сидят и что видят... Ведь сидели они даже тогда, когда за окнами никого не было. Как вот сейчас. Иногда я останавливалась под их окнами и тоже смотрела. С того же места на то же, что и они. И ничего интересного не видела. Мне это быстро надоедало и я убегала. А они еще долго сидели и смотрели. Может, тоже чего-то ждали?
– Возможно, но задерни занавески.
Старик сидел в потертом кожаном кресле. Они очень подходили друг к другу - она, он, кресло, резной столик на гнутых ножках, покрытый вязаной скатертью. Еще в комнате были деревянный сундук в углу и диван - старая покосившаяся развалюха с тоскливыми провалами по бокам, и было странно, что не слышно, как жалостно постанывают его ржавые пружины.
– Погоди, - покачала головой старуха.
– Ты обратил внимание, какой сегодня странный день? Почти безветренный. Покраснели каштаны, скоро опадут листья, а в долине туман. Новый город далеко, и такое ощущение, будто его вообще нет.
– Может, сходим куда-нибудь?
– предложил старик, не отрывая глаз от газеты.
– Зачем?
– Ну, немного развеяться. Посмотреть на людей.
– Поздно. Года бы два назад... Теперь уже не хочется. Для меня слишком поздно. А тебе хватит и газет.
– Пожалуй, верно... Правда, газеты годичной давности.
Он сидел ссутулившись, одетый в вязаный свитер с черными латками на локтях. Его острые коленки смешно торчали, выпирая из вытертых до белизны брюк.
– Послушай, какая тишина, - снова бросила она.
– Тишина, и все-таки как-то тревожно. Знаешь, я чувствую, что сегодня он придет.
– Кто?
– Ты же знаешь...
– Чего это вдруг?
– удивился он, подняв седые брови.
– Чувствую... Слышишь?
– Что?
– Кто-то идет.
– Обычные шаги, - сказал он.
– Остановился!
Старуха спряталась за пожелтевшую занавеску.
– Показалось, - равнодушно буркнул старик.
– Эрнест, у меня предчувствие. Он идет сюда.
– Нет. Прошел мимо.
– Вот увидишь, вернется. Человек, который пришел на такой пустырь, мог идти только к нам. А вдруг это Ральф?
Старик сухо рассмеялся.
– Брось!
– Возвращается!
– И правда, - согласился он, прислушиваясь к звукам, доносившимся с улицы.
– Какой-то странный, - заметила старуха, продолжая смотреть в щелочку между занавесками.
– Ты его видишь?
– спросил старик.
– Да... Маленький человечек. Сгорбленный и невзрачный. Даже странно, что кто-то захотел остаться таким. Он что-то держит под мышкой.
Шаги затихли. Стало слышно, как кто-то вытирает ноги о половичок, лежавший перед дверью. Они ждали, затаив дыхание. Наконец раздался резкий звонок.
– Пришел, - шепнула она.
– Сиди. Я отворю.
Кряхтя, старик поднялся с кресла. Газета соскользнула на пол. Шаркая шлепанцами, он прошел в переднюю. Щелкнул замок. Послышался негромкий разговор. Мужчины переговаривались через приоткрытую на длину цепочки дверь.
– Слушаю.
– Я из больницы, - нежданный визитер при каждом слове шмыгал носом, словно его мучил насморк.
– В чем дело?
– Принес одежду Эрнеста Боита.
– Благодарю, - звякнула цепочка, скрипнула дверь.
– Долго же вы думали.
– Вещей мало. Нижнее белье, - гость опять шмыгнул носом.
– У хозяина в общем-то потребностей почти и не было. Вы же знаете - он был всего лишь самим собой.
– Конечно... Это вам, - послышался звон мелочи.
– О, благодарю. До свидания. Кланяюсь... Да! Примите мои соболезнования... Вы его брат? Очень похожи...
– Да-да, все в порядке...
– обрезал старик и захлопнул дверь.
Облегченно вздохнув и волоча ноги, он вернулся в комнату.
– Чего ему надо было?
– спросила старуха.
– Из больницы. Вещи принес.
– Что он там болтал? Какие-то соболезнования... Ты его знал?
– Нет. Впрочем, он мог измениться. Что говорил? Знаешь, я не обратил внимания.
– По мне - каждый человек оттуда ходит в маске, - старуха поправила платок на плечах.
– А что под маской - одному богу известно.
– Люди как люди, - вздохнул старик.
– Для тебя - возможно. Сунешь нос в газету и знай себе бубнишь: "Любопытные вещи творятся..."
– А что странного?