— Да вы что, — прикоснулся он к плечу Ларисы, нахмурив жидкие брови. — Обалдели, что ли, от своей любви? Люди же кругом, что вам здесь, публичный дом, что ли? Вы где находитесь? Здесь же общественное место, место отдыха горожан и поселян… Ещё минута, и трахаться бы здесь, при людях, начали… Вот что любовь с людьми делает…

Лариса оторвалась от Михаила и стояла, тяжело дыша и какими-то ошалелыми глазами глядя на Гнедого. Тот подмигнул ей и укоризненно покачал головой.

— И вообще, приведите все себя в приличный вид! Одевайтесь! — скомандовал он. — Распустились тут, знаете, что старик Евгений Петрович Шервуд добр и терпим… И в силу своей природной застенчивости не может никому сделать даже замечания…

Орава стала одеваться. Затем сели в машины и поехали по домам.

— Эй, Мишель! — крикнул Лычкину из окошка машины Гнедой. — Будь сегодня вечером дома, я тебе позвоню, дело есть. Сейчас хотел поговорить, а ты тут со своим развратом меня выбил из колеи… Я, возможно, даже заеду к тебе. Не поздно, часиков в двенадцать ночи, ну, максимум, в два-три… Очень важный разговор…

…Войдя в свою шикарную квартиру, Лариса и Михаил долго не могли произнести ни слова, сидели в креслах и молчали. Затем она вскочила и бросилась в ванную. Там она провела не менее часа. Из ванной сквозь шум воды слышались какие-то судорожные приглушённые звуки. А когда она вышла из ванной в белом банном халатике, Михаил, сидевший в кресле и уже осушивший полбутылки армянского коньяка, увидел, что её глаза красны от слез. Она просительно глядела на него…

— Ничего, — произнёс уже ощутимо пьяный Михаил. — Зато у нас есть деньги, много денег… Мы можем позволить себе все, чего хотим…

Но его слова не утешили Ларису, она стала оседать на пол, встала на колени, а затем уронила голову на пушистый красный ковёр и отчаянно зарыдала. И Михаилу нечем было утешить её. Стресс заливали спиртным и заедали яствами…

А в час ночи, когда они, совершенно пьяные, уже легли спать, раздался звонок в дверь. Михаил бросился открывать.

— Ну, Мишель, — улыбался стоявший на пороге Гнедой, облачённый в ослепительно белую тройку, — впускай гостя. Важное дело есть…

Заключённый Кондратьев лежал на верхних нарах и думал… У него было странное ощущение какой-то внутренней тревоги. По старому опыту он знал, что это чувство его не подводило, примерно такое же ощущение было у него тогда, в августе девяносто первого года, перед взрывом на душанбинском вокзале.

Он был вне обычной жизни уже три с лишним года, сначала девять месяцев «Матросской тишины», затем три года здесь, в лагере усиленного режима в Мордовии. С одной стороны, это время пролетело как-то ужасно быстро, словно выкинутое из единственной, богом данной жизни, а с другой, казалось, что иной жизни вообще никогда не было, что она привиделась ему во сне здесь, на этих жёстких нарах. Было ли вообще все это? Танковое училище, танцевальная площадка в Белгороде, Лена, Митька? Разве могло в реальной жизни произойти такое событие, как тот страшный взрыв в Душанбе, разве может выпасть на долю человека такое зрелище, как голубенькая Митькина кепочка, лакированная босоножка Лены, вещи людей, пять минут назад живых и здоровых, занятых своими проблемами, кто-то будущей семейной жизнью, кто-то сладким мороженым?… И вот нет людей, нет проблем…

Были ли вообще предприятие «Гермес», офис в Теплом Стане, поездки в Китай, торговля продуктами питания? Суета суёт… И вкрапления какого-то кровавого фарса… Аккуратный вежливый человек Борис Викторович Дмитриев, любитель расписать пульку, исчезнувший неизвестно куда, затем постоянно ерошивший свои волосы вертлявый человечек с глазками-бусинками, представившийся Пироговым, получивший вместо Дмитриева товар на полмиллиона долларов, затем грубый наезд на офис, двухметровый чёрный бандюга Амбал, вскоре застреленный на пустыре… И появившийся, словно призрак из утреннего тумана, Дырявин по кличке Мойдодыр, направивший на Алексея дуло пистолета и через несколько минут задушенный неизвестно кем… Следствие, предатель-адвокат Сидельников, нанятый непонятно кем, в течение всего следствия топивший его…

И Инна, вроде бы предавшая его, и в то же время… Что это была за грязная история Восьмого марта? Почему эта её сестра Лариса бросилась к нему в объятия? Любовь с первого взгляда? Вряд ли… Скорее всего, это тоже часть чьей-то большой игры. Чьей только, вот в чем вопрос?

Вчера в колонию прибыла новая партия заключённых. И Алексей с радостью встретил своего сокамерника по Матроске Меченого. Тот, правда, не выказал ни малейшей радости, хмуро подал руку и пошёл занимать освобождённое для него удобное место на нарах. Меченый успел за это время побывать на воле и снова попал за решётку. Он отощал до такой степени, что стал похож на живой скелет, и тем не менее был достаточно бодр и спокоен, по-прежнему курил «Беломор» и душераздирающе кашлял по утрам. Среди вновь прибывших заключённых выделялся некто Нырков по кличке Нырок. О том, что он прибудет, в колонии были уже оповещены по воровской почте.

Какой-то неприметный, серый Нырок был известен тем, что убил известного петербургского ювелира Нордмана. Он долго готовился к ограблению его богатейшей квартиры на пересечении Литейного и Невского проспектов. На драгоценности Нордмана уже были найдены покупатели, уже была договорённость о цене изделий, тщательно подобраны ключи к его квартире, заранее отключена сигнализация. Семидесятилетний Нордман должен был находиться в это время у сына в Америке, все было разведано и тщательно изучено, каждый шаг его передвижения по земному шару. Но… человек предполагает, а бог располагает… Нордман поссорился с сыном и прилетел из Сан-Франциско на день раньше. Как он попал в квартиру, никто не знал, видимо, наблюдатели прозевали его…

…Ложился Нордман рано, свет в его окнах не горел, когда спокойный и уверенный в безопасности своего мероприятия Нырок, открыв многочисленные замки квартиры ювелира, оказался внутри…

Только Нырок зажёг свет, как услышал звонкий старческий голос:

— Руки вверх!

От неожиданности у сорокалетнего Нырка чуть не случился разрыв сердца. Ограбление Нордмана он считал главным делом своей жизни и такого подвоха не ожидал никак. Перед вором стоял небольшого роста седой человечек во фланелевой пижаме и направлял ему в лоб дуло пистолета.