–  Доченька, надо потерпеть. Ведь выпускной класс. Нельзя тебе сейчас срываться. Недолго ведь осталось!

Наедине с матерью можно было забыть, что ты дочь Рэда Бешеного, и ручейки побежали по щекам сами собой. А вслед за слезами на нее обрушилась головная боль. Среди всех жалостей мамина жалость была самой пронизывающей и едва переносимой. От нее по-настоящему ехала крыша. Зато и силы таяли, как снег на майском солнышке.

–  Гута!
– донесся в прихожую рев отца.
– Кто притащился?

Головная боль сразу уменьшилась - мамина жалость теперь разделилась надвое.

В гостиной звякали стаканы и бурчали мужские голоса. Языки говорящих со словами справлялись еле-еле.

–  Кто там у него?
– спросила Мария, заранее зная ответ.

–  Гуталин. Чуть ли не с утра заявился. И не выгнать никак. Веточки корявые, сидят и сидят! Вторую бутылку приканчивают.

Гуталин - это было чулково. В присутствии Гуталина папка обычно смягчался. С Гуталином они всегда вспоминали прошлое - как папка таскал хабар из Зоны, а Гуталин его обратно затаскивал. Или как вместе били морду очередной жабе… Папка обзывал их совместные посиделки-воспоминания словесным онанизмом. А жабами обзывал тех, кого ненавидел. Из года в год жаб в городе становилось все больше. Ясен перец, мама жабой не была, мама была просто Гутой. Иногда - все реже и реже - как бы ласточкой. А она, Мария, так и осталась Мартышкой. «Мартышка ты моя!… Мартышечка ты этакая!…» Интересно, а как он называет ночью тетку Дину?

Мария вздохнула.

–  Ничего, дочка!
– Мать ласково погладила ее по макушке.
– Все перемелется - мука будет…

–  Гута!
– опять взревел папка.
– Кто там у тебя?

А Гуталин сказал заплетающимся языком:

–  Стервятник Барбридж с того света явился… Хватит орать! Надо будет, зайдут, познакомятся. Давай-ка лучше еще по два пальца. За нынешнюю Зону…

–  Нет, Гуталин, за нынешнюю Зону я пить не буду. Нынешняя Зона у меня вот где…

Мария сделала усилие, чтобы перестать их слышать.

–  Иди-ка умойся!
– Мать принялась командовать.
– И за стол!

Мария пошла умываться, потому что зайти в гостиную с зареванным лицом значило вызвать у папки очередной взрыв бешенства. Он уже не раз ходил разбираться с дочкиными учителями и одноклассниками. А потом матери приходилось переводить Марию в другую школу.

Выйдя из ванной, она в гостиную все-таки заглянула.

–  Ой, вот и школьница моя!
– обрадовался папка. Тут же посадил ее к себе на колени, прижал к груди.
– Здравствуй, Мартышечка моя!

Конопатое лицо его расцвело в улыбке.

Сидеть на коленях у папки было чулково. Как в детстве. От папкиных ласк не ехала крыша. Вот только в последнее время как бы изрядно стал донимать запах алкоголя. Впрочем, ради папкиного хорошего настроения стоило потерпеть. И, терпя, она потерлась носом о его небритую щеку.

–  У-у, колючки!

Интересно, а тетку Дину он тоже сажает к себе на колени и она тоже говорит ему: «У-у, колючки!»?

–  Здравствуй, Мария!
– Гуталин справился с приветствием не без труда.

–  Ты все хорошеешь, девочка!… Пожалуй, и я на днях в Зону схожу. Попрошу, чтобы она сделала из меня настоящего африканца. А то - ни то ни се. Мулат, он и есть мулат!

–  Сходи, сходи, - сказал папка.
– Хорошим станешь африканцем. Настоящим… Черным и мертвым.

–  Смейся, смейся, - сказал Гуталин.
– Расист! Давай еще…

Папка нацедил в стаканы на два пальца, поднял Марию со своих колен, нежно шлепнул по заднице:

–  Ну, иди поешь. Проголодалась, наверное.

Мария хотела было сказать, что заходила к Дине Барбридж. Но не стала. Папка не любил, когда о тетке Дине упоминал кто-либо еще, кроме него. А сам он тетку Дину как бы всегда ругал. Наверное, подозревал, что ее подблузочным пейзажем любуются и другие мужики, но поделать с этим ничего не мог.

–  А что касается дороги к Кувыркающейся горе, Гуталин, я думаю, что идти надо вовсе не через кладбище. К Кувыркающейся горе идти надо…

Мария отключилась от их разговора и вышла. Мать уже хлопотала в столовой, усадила дочку в мужнино кресло, поставила на стол хлебницу и тарелки, принесла кастрюлю. Запахло луковым супом. Потом мать села напротив, смотрела, как дочка ест. И Марии вдруг подумалось, что матери очень не хватает второго ребенка. Нормального. Или двоих нормальных. Или троих… Впрочем, тут она матери ничем помочь не могла - так далеко ее возможности не распространялись.

–  Перестань смотреть мне в рот! Пожалуйста…

–  Ой, прости!
– Мать смутилась.

–  Дед давно пришел?

Гута вздрогнула всем телом, отвела глаза. Мария поморщилась: сколько уж лет прошло, а мать никак не может привыкнуть к дочкиным способностям. И не привыкнет, скорее всего. Потому что не хочет привыкать. Потому что изо всех сил своих дамских делает вид, будто у нее круто нормальная семья. Куда как нормальная!… Муж - бывший сталкер. Свекор - бывший труп. И дочь - выродок. Только не бывший - вот в чем весь облом…