– Скоро? Почти сто сорок лет - это не скоро. Я приду объяснить людям, какая она, эта эра Рыб, эра молчания и милосердия, эра любви и сострадания. А если не поймут меня, я возьму перед Богом все их грехи на себя, искуплю их. Потом, не сразу, люди поймут меня, поймут мой Новый Завет. Ты же запомни, - я рассмеюсь в храме, как Сын Звезды.

Они подошли к городу. Здесь Цадок свернул на одну из окраинных улиц, а мальчишка побежал дальше, - дом его семьи был недалеко от храма. Он бежал радостный и гордый: он слышал слово Рыбы, и Цадок не умрет совсем, он снова придет, и Симеон узнает его. Подбегая к дому, он кричал на всю улицу, полупустынную в этот жаркий полуденный час:

– Мама, Мама! Цадок не умрет! Он рассмеется в храме, и я узнаю его!

Один из немногих прохожих, смуглый и чернобородый, оглянулся и внимательно посмотрел на мальчика и на дом, в дверь которого он нетерпеливо вбегал.

"Маккавей не удивится, но будет рад услышать это... Рассмеется в храме! Ну и Учитель у этих ессеев, не зря Симон уже пять лет присматривает за ним... Он не умрет! Он не умрет своей смертью, этот самозванец, это верно... "Сын Божий", - так он себя называет. За одно это по нашим законам можно распять нечестивца. А тут еще оскорбление храма... Он рассмеется, и все узнают, кто он такой...

Самонадеянный дурак. За что только эти ессеи называют его Мудрым. Вот Баран, это верно. Глупый и наглый как баран. Давай-ка, Саул, зайди в первосвященнику прямо сегодня, вот только жара к вечеру спадет..."

И был вечер, и было утро: день один. И прошло много дней.

И был суд в Синедрионе, приговоривший Учителя праведности ессеев Цадока к смерти через распятие на кресте, за оскорбления культа и намерение оскорбления храма.

Говорят, что Цадок молчал весь суд, ничего не говорил. И только когда первосвященник, предъявив ему обвинение в намерении оскорбления храма через осмеяние его, спросил, выдержав паузу и не мигая глядя ему в глаза: "Если ты решил осмеять храм, то затем ты хочешь разрушить его?" Только тогда Цадок чуть заметно улыбнулся: "Ты сказал. Я скажу в следующий раз, когда вернется планета Рыб". Первосвященник обернулся к Саулу, чернобородому служке храма и любителю астрологии. Тот что-то сказал Маккавею. "Через сто шестьдесят пять лет?" - переспросил чуть слышно. Громко сказал: "Ты безумен и опасен, Цадок. Скажи нам что-нибудь еще". Но больше Учитель ничего не сказал.

Его распяли на Голгофе, на которую через 165 лет взошел Иисус Христос, через цикл Нептуна, управителя эры Рыб. Это было в Иершалоиме в 135 или 136 году до новой эры.

Первосвященника Симона Маккавея сменил Александр Яннай, и тоже преследовал ессеев. Затем сменились на иудейском троне еще цари и царицы. Затем Рим завоевал иудею, и ессеи с оружием в руках боролись против легионов Помпея... Симеону в те годы было уже за семьдесят, но он был очень крепок. Оружия он не брал, и помнил слова Цадока об эре Рыб. А ессеи что-то забыли, что-то важное. С самыми верными из них Симеон спрятал в пещерах Кумрана без малого тысячу книг и документов общины. Он помнил, что свитки должны быть в сохранности две тысячи лет, и тщательно готовил клад к этому сроку, обмазывая горшки с кожаными свитками специально приготовленным раствором, укутывая их вымоченными в особых смолах льняными полотнами. Потом, еще через тридцать лет, было сильное землетрясение, разрушившее Кумранский монастырь ессеев. Потом, как и говорил Цадок, Ирод Первый снес старый храм и построил на его месте новый, много больше и красивее старого.

И Симеон ходил туда часто и ждал Учителя, когда он рассмеется в храме. После 120 лет он устал жить и только ждал Цадока. Когда ему исполнилось 140, он устал и ждать. Слишком много он повидал на своем веку... А может и не было слова Рыбы, может ему показалось тогда? Может быть Цадок шутил с ним, с малышом? Он почти перестал ходить в храм.

Все же в один из погожих и не жарких поздних осенних дней что-то заставило его надеть лучший полосатый плат-таллиф для молитвы. Он закинул концы его за спину и пошел в храм. По дороге зашел за Анной, восьмидесяти четырех лет, которую считали пророчицей, с которой он часто беседовал вечерами.

Они прошли общий двор храма, где стоял обычный негромкий шум торговцев и менял, и множества людей; вышли в "женский двор". Здесь, как всегда, тихо стояли еврейские мужья со своими женами, молились. Приходили с новорожденными, - через сорок дней, как положено, посвятить их Господу. Все как всегда, и было тихо в этом дворе. Вот еще одна пара пришла с ребенком на руках матери, и еще одна...

Вдруг как будто тихий, но звонкий колокольчик рассмеялся, рассыпался серебристым звуком. Симеон вздрогнул, оглянулся. "Тихо, тихо, Иешуа, ты ведь в храме", - услышал он шепот совсем юной матери рядом с собой.

Сначала он даже не поверил, потом замер до дрожи, - как в самом детстве, когда ждал слова Рыбы. Вспомнил все сразу, как будто это было вчера: "Я рассмеюсь в храме как Сын Звезды, и ты узнаешь Меня". Старец Симеон как будто помолодел на сто лет. Он распрямился, стал выше многих в храме, повернулся и сделал два шага навстречу юной матери, протянул к ней руки. Она чуть испуганно отстранилась было, но, взглянув ему в глаза, передала Младенца. Он, похоже, узнал Симеона и улыбнулся ему. Слова сами полились из горла старца:

"Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром; ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовил перед лицом всех народов, свет к просвещению язычников, и славу народа Твоего Израиля.

Иосиф же и Матерь Его дивились сказанному о Нем.

И благословил их Симеон, и сказал Марии, Матери Его:

– Се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле, и в предмет пререканий, - и тебе Самой оружие пройдет душу, - да откроются помышления многих сердец."