Шрифт:
– Чего это вы тут сидите?
– спросил он.
....Он и в самом деле пробродил остаток ночи. До этого было много всякого разного - он был сильно и красиво пьян, и начало помнилось импрессионисткими бликами, сгустками цвета и света. Какой-то бар, или ресторан, чего-то там такое ели, потом он долго и артистично, хоть и не без элемента отчужденной грубости, удовлетворял тайные и явные страсти какой-то дуры средиземноморского происхождения, со слоем жира вокруг талии и щербатой, но не без шарма, после чего, через час, примерно, он дрался с какими-то безнадежно и гордо застрявшими в предыдущей фазе эволюции типами в Марэ и, прошатавшись до рассвета, он вдруг резко, почти скачком, протрезвел и, зайдя в какой-то полу-легальный и беззаконно поздно открытый бар, глянул в двуфранковом сортире в зеркало. На скуле был синяк, и щека наверняка опухнет, что придаст левой половине лица подобие аристократической одутловатости. Под правую щеку продется что-то подкладывать для симметрии. Он поссал, ощущая рукой липкость члена, вышел. Умывальник, как здесь водится, был вне сортира рядышком, под уютной желтоватой ламполй в стиле Бель-Эпок. Он еще раз расстегнул ширинку и кое-как помыл член. Все-таки засекли, подумал он, косясь на пожирающего его глазами метродотеля, стоящего неподалеку в надменной позе, как Наполеон, с рукой чего-то такое там ищущей за пазухой, не то блох, не то портсигар. А вот не буду ничего заказывать! И хотел вроде бы, а вот не буду и все.
Он заметил Мод, сидящую на парапете, задним числом, остановился, вгляделся.
– Чего это вы тут сидите?
– спросил он.
– Поезда жду, - сказала Мод мрачно.
Он нагнулся и поднял один из пары туфель. Туфель почти полностью уместился на ладони.
– Ага, - сказал он.
– А вы сегодня еще не писали? Надо пописать. Это всегда приносит облегчение.
Ее уже раздражал его акцент - какого то германского происхождения, решила она, англэ или альмань - и еще то раздражало, что он был прав. Ей действительно хотелось писать.
– А на хуй вам не пойти ли?
– осведомилась она светским тоном.
Он задумчиво повертел в руках туфель.
– Да вы бы слезли с парапета, - сказал.
– Сыро. Простудитесь.
– Да вам-то что?
– Да так просто. Дайте-ка мне вашу руку.
Она посмотрела на него затравленно. Спрыгнула с парапета. Было больно, ноги затекли. Она взяла у него туфель и надела. На ногу. Потом поняла, что не та нога. Сняла. Переодела. Он не хихикал и даже не улыбался.
У меня есть еще по крайней мере полчаса, подумала она. Сегодня суббота, и народу еще долго не будет. А вот и второй туфель. Надеть его или сначала дать ему по роже каблуком?
– Вы за мной не ходите, - сказала она, когда они перешли мост и улицу. И пошла в кафе.
Она нашла двуфранковую монету и опустила ее в щель, подумав, что именно столько ей сейчас не хватит на кофе. Закрывшись в кабинке, она начала писать с достоинством, вымпрямив спину, но потом, вспомнив что в последний раз, согнулась и дописала с чувством и удовольствием. После чего ей захотелось обратно к лионцу в постель, не принимая душ. Вот так - со слоем пота, с запахами. Она с грустью подумала, что ему бы и это понравилось.
Когда она вышла, нагло и намеренно не подкрасившись, фермер уже сидел за столиком на тротуаре и официант, сникший и притихший под ставшим вдруг железным взглядом клиента, услужливо ставил две чашки кофе перед ним. Что-то между ними такое произошло. Не исключалось даже взятие за засаленый галстук волосатой ручищей и вкрадчивое убеждение тихим, хрипловатым голосом. Урок хорошего тона зарвавшемуся в своем презрении к иностранцам парижанину. Деловое предложение лишить нескольких зубов и ребер.
Фермер кивнул Мод, и она, злясь на себя за то, что не может вот так просто отказать мужчине, села за столик.
– Спасибо, - сказал фермер официанту.
– Теперь иди отсюда, блядь, а то рожа твоя неинтересная совсем, скучная.
И официант ушел, хорохорясь.
""""
После часа разговора с Мартой, женой дирижера, у Рони Рива болела голова. Он несколько раз порывался стукнуть ее чем-нибудь тяжелым, но сдерживался. Она ходила по спальне под дулом, делала жесты, раздевалась, надевала халат. Говорила, что сочувствует.
Монотонность обстановки разбил бдребезги телефонный звонок. Марта подняла трубку.
– Это вас, - сказала она после паузы и протянула трубку Рони. Он чуть не выронил пистолет.
– Как - меня?
– спросил он зловещим шепотом.
– Вы ведь тот самый, что сидите в моей спальне с пистолетом?
– Ну и?
– Вот вас и просят. К телефону. С пистолетом.
Так. Рони прикинул, что уж если просят, значит здание оцеплено. Где же была ошибка? Где-то он чего-то там недодумал, напортачил. Как же ты так? А? Что же делать? Брать эту дуру заложницей? Последнее средство, да и не было случая, чтоб оно всерьез срабатывало. Дааа. Дааа, блядь. Покушение? Шантаж? Сколько за это дают?
Он взял трубку.
– Здравствуй, Рив.
– Привет.
– Отменяется.
– Что именно отменяется?
– Все отменяется. Произошла небольшая ошибка. Его не нужно убирать.
– Ага.
– Это я.
– Да, я понял.
– Все понял?
– Несовсем. Насчет второй половины денег очень плохо понял.
– Будет.
– Понял.
– Сматывай удочки.
– Понял.
– И уезжай. Прямо сейчас. Даже кофе не пей. Интерпол осведомлен.
– Не понял.
– Неважно. Уезжай немедленно.