Шрифт:
– На месте – стой! Разобраться по рядам! – скомандовал он и вместе с замполитом и подбежавшим взводным направился ко мне. Спешили сюда же стоявшие поодаль офицеры и комбатальона.
Я глядел вдаль, на лесочек. За нашим лагерем, за этим вытоптанным пустырем, был прелесть какой лесочек, и меня очень потянуло прогуляться в нем – напоследок, сказал я себе, уверенный, что сейчас-то меня наверняка прикончат, прямо здесь, перед строем. Даже глаз не завяжут.
– Вы что, стихи сочиняете? – донесся до меня голос подполковника.
Что тут ответишь? «Так точно» или «никак нет», третьего не дано. Я и ляпнул:
– Так точно, товарищ подполковник.
Взводный вздохнул и отвернулся. Очередной сеанс с Финкельмайером, но теперь уже в присутствии высоких гостей…
– Что – «так точно»? Значит, сочиняете? – ехидно домогался подполковник.
И тут словно мне кто-то ткнул скипидарным тампоном в задницу:
– Так точно, товарищ подполковник! Сочиняю стихи! Разрешите прочесть?
Наглыми глазами, по-идиотски улыбаясь во весь рот, я выщерился на подполковника, а в башке у меня сдвинулись какие-то храповички и пошли цеплять, накручивать слово за словом…
У взводного отвалилась челюсть, подполковник удивленно обернулся к замполиту, а тот усмехнулся только, развел руками – он был большой интеллигент, наш замполит, – и проговорил:
– Пусть прочтет… поэзию.
– Ну-ка?.. – не приказал, а недоверчиво, даже с некоторой боязнью попросил подполковник.
Набрал я, сколько мог, воздуха в легкие и выпалил:
Наше знамя полковое,
Строевое, боевое!..
Я осекся. Сзади в колонне кто-то громко рыгнул.
– Ну-ка, ну-ка… – сказал подполковник и придвинулся ближе. – А дальше?
В мозгах сработало дальше, и я проорал:
Ты под мирным ветерком
Гордо реешь над полком!
Чудовищно, а? Но послушайте, что из этого вышло. После долгой паузы, когда все немного опомнились, подполковник подозрительно спросил:
– А ты не это… не заливаешь? Сам сочинил?
Я бодро ответил:
– Так точно, товарищ подполковник! Сам.
– Прямо сейчас?
– Так точно! Не заливаю, товарищ подполковник.
Тут он спохватился:
– В строю запрещено!.. Нельзя в строю сочинять!.. – И совсем уж мягко, как в таких случаях пишут военные корреспонденты, по-отечески пожурил: – Видишь, что получается? Колонну сбил.
– Виноват, товарищ подполковник!
Он критически осмотрел меня, и вдруг ему что-то пришло в голову. Взял под руку замполита, отвел его в сторонку, и они стали вполголоса беседовать. «Губа или не губа?» – лихорадочно раздумывал я. Сзади мне шептали: «Не дрейфь, Швейка! Пронесло, бля буду, пронесло!»
Подполковник обернулся и махнул :
– А ну-ка! Живо!
Я бросился к ним, остановился на положенной дистанции.
– Ближе, ближе, вольно! – велел подполковник. – А можешь сочинить еще, чтобы получилась строевая песня?
Я возвел очи горе и тихонько стал наборматывать:
Наше знамя полковое,
Строевое, боевое,
Ты под мирным ветерком
Гордо реешь над полком.
Мы идем с тобой в строю…
– Славим родину свою? – неуверенно закончил я.
– А что? – радостно сказал замполит. – Удачно.
Подполковник прокричал батальонному, чтобы заканчивали сами, без него, меня подвели к газику, мы уселись, шоферу было велено катить в офицерский городок.
Тут, как сказал Петр Андреевич Гринев, судьба моя переменилась…
Спустя два часа в замполитовском кабинете я досочинил песню до конца. Через день доморощенный композитор, дирижер духового оркестра, присобачил к стихам бравурную музыку. Песню «Знамя полковое» разучивал весь полк. Начальство, оказалось, готовилось к смотру войск округа, ну и, конечно, не хотело ударить лицом в грязь перед командующим. Ожидали приезда и чинов повыше, говорили, что одного из маршалов, заместителя министра.
Когда на смотре двинул наш полк, оркестр грохнул,и я вместе с остальными гавриками изо всей мочи загорланил свое «Знамя полковое». Кажется, я и тут только мешал: слух у меня хотя и неплохой, но спеть я и двух нот не умею..
Вечером в офицерском клубе для высоких гостей устроили концерт самодеятельности. Концерт начали с того, что сводный хор мощным ревом гремел: «Наше знамя полковое, строевое, боевое…».
В антракте меня подвели к генералу. Он одобрительно покивал головой, пожал мне руку и сказал: «Хорошо, я согласен». Это значило, что он разрешает откомандировать рядового Финкельмайера в распоряжение редактора армейской газеты.
Чтобы покончить с моим дебютом в роли поэта-песенника, должен упомянуть, что «Знамя полковое» скоро попало в репертуар Краснознаменного ансамбля Советской армии. Пели эту песню что-то около года, потом она умолкла: в одном из куплетов были великолепные строчки про силу стали и свинца, мудрость Сталина-отца. А как раз через год отец-то и помер, и мое «Знамя» скончалось вместе с ним. Очень рад за них обоих…