– Ну, парень!
– начала Марья, наливая себе третью чашку чая, уже успевшая вспотеть и расстегнуть себе две верхние пуговицы кофты.
– Теперь ты слушай, да помни!
– и, проговорив это торжественным тоном, она внушительно помолчала ещё немного.
– Сведу я тебя завтра к знакомому сапожнику и отдам ему тебя в мальчики. Живи, не дури, работай, учись, слушайся хозяина и мастеров, - будешь человеком. Сначала покажется трудно, терпи; привыкнешь - будет легко. Дело твоё такое, что один весь тут. В праздники к нам ходи. Как к родным, близким, приходи, пей, ешь. Всегда примем и рады будем. Понял?

Панька понял и кивнул головой в подтверждение этого.

– Не забывай, кто об тебе позаботился! Нас-то, то есть, не забывай! И мы тебя не забудем!
– поучительно и многообещающе заявил Михайло и пристально уставился на Паньку, ожидая, как он на это отзовётся.

Панька вопросительно поднял на него глаза, как бы желая спросить зачем нужно не забывать?
– и снова молча опустил их.

Михайло разочарованно вздохнул и ожесточённо стал дуть на блюдечко с горячим чаем.

Снова воцарилось молчание. Панька исподлобья поглядывал на супругов и ощущал себя в силе и вправе сделать им какую-нибудь неприятность. Сначала ему не удавалось придумать ничего эффектного, но потом он вспомнил.

– А где укладка, дяденька?
– вдруг спросил он.

Супруги переглянулись.

– Укладка, брат, у меня. Об укладке ты и не думай, цела будет. Вырастешь большой, приди и скажи: "Дяденька, давай мне укладку мою!" Сейчас я тебе её - раз! "Получите, Павел Арефьич, вашу укладку в целости!" Н-да!.. А что в ней есть такое, - твои штаны, рубашки, - это ты... с собой возьмёшь, пожалуй.
– И, закончив реплику, Михайло тяжело вздохнул и изобразил на своём бритом лице огорчение и обиду.

Марья помалкивала, пытливо озирая Паньку.

– Ну, а деньги в ней были... их куда?
– медленно выговаривая слова, протянул Панька.

– Де-еньги?!.
– вопросительно воскликнул Михайло и с большим удивлением в голосе и на лице обратился к Марье: - Жена! деньги там были? В укладке деньги были? а? Не видал я, брат, денег в укладке этой самой!.. Не скажу я, что видел в ней деньги, - убей меня бог!..

– Ну что ты божишься, дурак? Кто тебе не верит, что ли?! У, сморчок старый!.. Не видал, ну и не видал! Божится!..

– Я ведь это так... просто призвал имя божие... и всё! Разве это грех? Сказано ведь "не призывай всуе", - а я не всуе, а к слову...

Панька поглядывал на супругов и видел, что Михайло смущён его вопросом и теперь ещё не может оправиться от смущения, а Марья - нимало. Это его прямо уж разозлило, и он пошёл дальше:

– Денег там было семнадцать рублей, да ещё за тобой - тридцать пять рублей. Вот что! Это мне тятя Арефа сказал. Недавно сказал.

Тут, к великому удивлению Паньки, не ожидавшего ничего подобного, оба супруга залились весёлым смехом. Марья закинула голову назад и, выгнув вперёд грудь, вся вздрагивала, смеясь густыми, мужскими звуками, а Михайло дребезжал захлёбывающимся тонким тенорком.

Панька, недоумевая, смотрел на них и тоже недоверчиво улыбался, как бы не решаясь - смеяться ему с ними или нет.

– Чу-удак, право, этот Арефа!.. тридцать пять рублей! а?!. Загнул цифру!..
– сквозь смех проговорил Михайло.

– Ах ты, дитятко!.. Он, Арефий-то, тебе сказал, а ты и поверил? правда, мол, это! Ды-ть он сумасшедший!.. ведь он спятил с ума-то, глупыш ты!..
– с ироническим сожалением к Паньке проговорила Марья, справившись с припадком смеха.

Панька знал теперь суть этого смеха, вздохнул, побледнел и, весь трясясь от злобы, кинул им в лицо сильно и громко:

– Врёте вы! Оба врёте! Вы думаете, не слыхал я, что вы давеча на постели-то говорили?! Ан и слышал я всё! Эх вы!.. воры! оба вы воры! вот что!.. Воры вы!..
– и в подтверждение своих слов Панька толкнул ногой стол.

Михайло был поражён. Он испуганно вытаращил глаза на Марью и, упёршись руками в стол, замер в этой позе. Но Марья была женщина не промах и ещё раз подтвердила это на деле.

– Вот те и раз!
– испуганно крикнула она, вскакивая со скамьи, когда Панька кончил кричать и, бледный от волнения, сел на своё место, зло сверкая глазами.
– Ах ты, господи боже!.. Ах!.. Михайло, дурак, беги за доктором! беги скорей!.. ведь мальчишка-то тоже с ума сошёл! Видишь, видишь, как зенки-то сверкают!.. Ах ты, царь небесный! Ну, пришла беда отворяй ворота! Уж именно наказание!.. Бедняга сердечная, не перенёс Арефьеву-то долю!.. Спятил... помешался!..

Панька, несмотря на своё волнение, понял, что его посадили в лужу. Понял и вдруг залился слезами - горькими, злыми слезами, от сознания своего бессилия в деле борьбы с жизнью и людьми, первыми слезами в первый день своего одиночества.

Настращав его, они, конечно, не звали никакого доктора и всё время до той поры, пока он не уснул, внимательно и заботливо ухаживали за ним. Они уложили его спать в том углу лавки, где он провёл большую часть этого дня, и он, засыпая, слышал густой шёпот Марьи: