Владимир Рудный
Дети капитана Гранина
Маленькая повесть
В тяжкий 1941 год, когда битва с фашистами шла уже под Москвой и Ленинград был зажат кольцом блокады, далеко на Балтике твердо стоял на Гангуте героический гарнизон. Матросы, воины и романтики, нашли где-то большой ключ от крепостных ворот и повесили его на сосне над скалой, возле боевого поста. Так и было: ключ от входа в Финский залив был в руках гангутцев и они не пропустили фашистскую эскадру к Ленинграду.
Эта маленькая повесть "Дети капитана Гранина" написана автором на основе его романа "Гангутцы", посвященного славной балтийской эпопее.
Cтаи птиц в поисках гнездовья кружили над куполом кронштадтского собора. Звонко лопался в гавани апрельский лед. Ночью ветер нес с моря грохот рушились, сталкиваясь, торосы. Ветер гнал лед в гавань, там маячили черные ледокольные буксиры. Они пробивали во льдах весенние тропы, радужно сверкающие мазутом. За тропами с кораблей и причалов следили сотни глаз. Весна. В море, в дальнее плавание!
У причалов грузились первые транспорты, уходящие в устье Финского залива к полуострову Ханко, известному со времен Петра как Гангут. Скрытые брезентом стояли на палубах посыльные катера. Краны переносили с берега мощные дальнобойные орудия.
На Большой кронштадтский рейд вышел широкогрудый "Ермак". Ему вести сквозь льды караван. Транспорты строились за ледоколом строгой кильватерной колонной - каравану угрожали мины.
Замыкающим шел буксир "КП-12", что значило: "Кронштадтский порт N 12". Буксир нещадно дымил, на транспортах зло шутили: "Эй вы, мореходы, за дым получаете - с тонны или с кубометра?"
Команда буксира была вольнонаемной. Помимо капитана, боцмана, рулевых, кочегаров, в нее недавно попал и юнга.
В середине марта сорокового года рулевой буксира Василий Иванович Шустров возвращался по льду залива на розвальнях из Ораниенбаума в Кронштадт. В пути подсел паренек, рослый, лет шестнадцати, в коричневом тулупчике и черной ушанке, нахлобученной по самую переносицу.
– Намаялся, пешеход, - пробурчал в обледеневшие усы Шустров и потеснился. Он отметил туго набитый заплечный мешок паренька и подумал: "К отцу небось с гостинцами".
Своих детей у Шустрова не было.
У контрольно-пропускного пункта, куда в навигацию приходили рейсовые катера, ждали грузовики, сани, пассажиры соскакивали на лед и шли к берегу, доставая кто паспорт с кронштадтской пропиской, кто воинский документ, кто пропуск в пограничную зону.
Паренек оказался впереди Шустрова, он предъявил единственный документ табель ученика восьмого класса ленинградской школы Алексея Горденко. В табеле лежали старенькая фотография моряка, лента от бескозырки с надписью "Сильный" и клок газеты с заметкой, обведенной красным карандашом.
Пограничник повертел необычные документы, прочел вслух заголовок заметки:
– "Подвиг Константина Горденко - мичмана с эсминца "Сильный", - и спросил насмешливо: - И куда же вы следуете?
– В кронштадтский экипаж. На действующий флот.
– На действующий? Чудак человек. Война же кончилась.
– Как кончилась?
– Алеша настолько огорчился, что все вокруг рассмеялись.
– Так и кончилась. Сегодня в двенадцать ноль-ноль. А ты - школу бросил и на войну опоздал. Как тебя мать отпустила?
– Мать на Украине, у деда. Я у тетки живу.
– Вот и вернем к тетке. К отцу, что ли, идешь?
– Нет у меня отца. В десанте погиб.
– Пройди туда, - показал пограничник.
– Освобожусь, займемся.
Алеша побрел в караулку, а Шустров, показав удостоверение, медленно зашагал к воротам порта.
Что-то сдерживало старого матроса, что-то тревожило. Помнил он тот десант. Помнил штормовую ночь в декабре, когда пограничные катера и его "КП-12" доставляли матросов "Сильного" в тыл врага, помнил стынувшее море, удары ледяного сала в корпус, наледь на палубе - на руле раньше других чувствуешь, как грузнет, становится непослушным судно, сколь опасно это для людей, идущих под огонь. Не он ли высаживал отца мальчугана?
Шустров вернулся на КПП и вскоре повел Алешу к воротам порта.
Шутка ли, такая быстрая перемена в судьбе. Полушубок скрывал, какие у Шустрова на кителе нашивки. Но Алеша не сомневался, что перед ним военный моряк, притом командир, не зря же с ним так посчитался пограничник: то грозил вернуть Алешу к тетке, то сразу отпустил с Шустровым на корабль. На какой только корабль? На эсминец или сторожевик? Алеша отлично различал классы и типы кораблей и меньше чем об эсминце не помышлял. Шустров отмалчивался, как и должно военному человеку. Алеша допытывался и так и этак. Когда он спросил, какое имя носит корабль, которым командует Шустров, тот не стерпел.
– "КП-12",-ответил он таинственно.
– Шифр!
– понимающе произнес Алеша.
– А класс какой?
– Дотошный же ты парень!
– рассмеялся Шустров.
– Класс - самый что ни на есть пролетарский.
Шустров понимал, какой удар ждет парня, когда они придут на его пролетарский буксир. Он и сам не радовался, когда после двадцати лет военной службы нанялся рулевым на это расплющенное судно с буксирными дугами над кормой. Мало радости то и дело видеть, как старательно от тебя защищают кранцами чистенький борт и с какой опаской подпускают под корму линкора, когда надо его развернуть; тащи его, выводи из тесной гавани на рейд, а вывел уматывай с фарватера к своей стоянке плавучих средств. И словцо же пустили "плавсредства", взвоет парень, когда услышит.